Стивен Кинг - Способный ученик
- Старик боялся одного мальчика, - продолжал Дюссандер, - ставшего, в каком-то смысле, его другом. Смышленый был мальчик. Мама про него говорила "способный ученик", и старику уже представилась возможность убедиться в том, какой он способный... хотя и в несколько ином разрезе.
Пока Дюссандер возился с выключателем устаревшего образца, Тодд приближался сзади, бесшумно скользя по линолеуму, избегая мест, где могла скрипнуть половица. Он знал эту кухню, как свою собственную. Если не лучше.
- Поначалу мальчик не был его другом. - Дюссандер кое-как одержал верх над выключателем и с осторожностью алкоголика со стажем спустился на одну ступеньку. - И старик поначалу сильно недолюбливал мальчика. Но постепенно... постепенно он стал находить определенное удовольствие в его компании, хотя до любви тут еще было далеко. - Держась рукой за поручень, он высматривал что-то на полке. Тодд уже стоял сзади, по-прежнему сохраняя спокойствие, - пожалуй, в эти секунды правильнее было бы сказать: ледяное спокойствие, - и мысленно прикидывал, как он его сейчас изо всех сил толкнет в спину. Впрочем, стоило дождаться момента, когда тот наклонится вперед.
- Старик находил удовольствие в его компании, и объяснялось это, вероятно, чувством равенства, - вслух рассуждал Дюссандер. - Видишь ли, жизнь одного была в руках другого. Каждый мог выдать чужой секрет. Но со временем... со временем старик все больше убеждался в том, что ситуация меняется. Да-да. Ситуация выходила из-под его контроля, все уже зависело от мальчика - от его отчаяния... или сообразительности. И однажды, среди долгой бессонной ночи, старик подумал о том, что неплохо было бы чем-то поприжать мальчика. Для собственной безопасности.
Дюссандер отпустил поручень и весь подался вперед, но Тодд не шелохнулся. Лед спокойствия таял в его жилах, и уже накатывала горячая волна растерянности и гнева.
- И тогда старик слез с кровати - что значит сон для старого человека? - и примостился за тесной конторкой. Он сидел и думал о том, как он хитро вовлек мальчика в свои преступления, за которые мальчик грозил ему, старику, расправой. Он сидел и думал о том, какие усилия, почти нечеловеческие, пришлось мальчику приложить, чтобы выправить положение в школе. И что теперь, когда он его выправил, старик для него - ненужная обуза. Смерть старика принесла бы ему желанное освобождение.
Дюссандер обернулся, держа за горлышко бутылку старого виски.
- Я все слышал, - сказал он миролюбиво. - Как отодвинул стул, как поднялся. У тебя, ты знаешь, не получается ходить совершенно бесшумно. Пока не получается.
Тодд молчал.
- Итак! - Дюссандер поднялся на ступеньку и плотно прикрыл за собой дверь в погреб. - Старик все написал. От первого до последнего слова. К тому времени почти рассвело, ныли пальцы, сведенные проклятым артритом, и все же впервые за многие недели он чувствовал себя хорошо. Он чувствовал себя - в безопасности! Старик снова лег в кровать и спал до полудня. Еще немного, и он проспал бы свою любимую передачу "Больница для всех".
Дюссандер уселся в кресло-качалку, вооружился обшарпанным перочинным ножом и начал долго и нудно соскабливать сургуч, которым была запечатана бутылка.
- На следующий день старик надел свой лучший костюм и отправился в банк, где лежали его скромные сбережения. Банковский служащий внес полную ясность. Старик забронировал камеру в сейфе. Старику объяснили, что один ключ будет у него, другой в банке. Чтобы открыть камеру, понадобятся оба ключа. Воспользоваться его ключом можно будет лишь с его собственного письменного разрешения, заверенного у нотариуса. За одним исключением. - Дюссандер беззубо улыбнулся Тодду, чье лицо сейчас напоминало гипсовую маску. - Исключение - это смерть вкладчика. - Продолжая улыбаться, Дюссандер сложил перочинный нож и сунул в карман халата, после чего отвинтил на бутылке колпачок и плеснул в кружку порцию виски.
- Что тогда? - спросил Тодд охрипшим голосом.
- Тогда камеру откроют в присутствии банковского служащего и представителя налоговой инспекции. Сделают опись содержимого. В данном случае - один-единственный документ на двенадцати страницах. Обложению налогом не подлежит... хотя интерес безусловно представляет.
Пальцы мальчика сами сплелись намертво.
- Это невозможно, - произнес он с интонацией человека, на чьих глазах другой человек разгуливает по потолку, - вы... вы не могли это сделать.
- Мой мальчик, - участливо сказал Дюссандер, - я это сделал.
- А как же... я... вы... - И вдруг отчаянное: - Вы же старый! Старый, неужели непонятно?! Вы можете умереть! В любую минуту!
Дюссандер поднялся. Он вытащил из шкафчика детский стаканчик. В таких когда-то продавали желе. На стаканчике - хоровод мультяшек, знакомых Тодду с детства. Тодд смотрел, как Дюссандер, словно священнодействуя, протирал стаканчик полотенцем. Как поставил перед ним. Как налил символическую дозу.
- Зачем это? - процедил Тодд. - Я не пью. Нашли себе собутыльника.
- Возьми. Есть повод, мой мальчик. Сегодня ты выпьешь.
Тодд, после долгой паузы, поднял стаканчик. Дюссандер весело чокнулся с ним своей грошовой керамической кружкой.
- Мой тост - за долгую жизнь! Твою и мою! Prosit! - Он осушил кружку одним залпом... и захохотал. Он раскачивался в кресле, топоча ногами в шерстяных носочках по линолеуму, и хохотал, хохотал - диковинный стервятник, утопающий в домашнем халате.
- Ненавижу, - прошептал Тодд.
И тут со стариком начался форменный припадок: он кашлял, хохотал, давился - все разом. Лицо сделалось багровым. В испуге Тодд вскочил и принялся стучать его по спине.
- Прозит, - повторил Дюссандер, прокашлявшись. - Да ты выпей. Хуже не будет.
Тодд последовал совету. Жидкость, напоминающая микстуру от кашля в ее худшем варианте, обожгла ему все внутри.
- И эту мерзость вы пьете?! - Его даже передернуло. Он поставил стаканчик. - Может, хватит, а? Заодно бы и курить бросили.
- Какая трогательная забота о моём здоровье. - Из кармана, в котором исчез складной нож, Дюссандер достал мятую пачку сигарет. - А я, мой мальчик, о твоём беспокоюсь. Как ни открою газеты - "Велосипедист сбит на оживленном перекрестке". Брось ты это дело. Ходи пешком. Или, как я - автобусом.
