Дженнифер Макмахон - Люди зимы
– Привет, Роско, старина, – прошептала она и юркнула к себе в комнату. Кот последовал за ней. Кровать Рути была не разобрана, на столе громоздились тетради и учебники: первый семестр только что закончился, и она не успела их убрать. Здесь были и «Английское сочинение», и «Введение в социологию», и «Счет», и «Приложения для микрокомпьютера», и много чего еще. Оценки за семестр еще не выставляли, но Рути знала, что получила высший балл по всем предметам – даже по тем, которые ей не нравились или были скучны.
«Примитив, – жаловалась она матери. – Это не образование, а одна видимость. Среднюю “четверку” в нашем колледже могла бы получить и дрессированная обезьяна».
«Но ведь ты будешь учиться в нем всего год», – в очередной раз напомнила мать, и Рути недовольно поморщилась. Это заклинание, которое мать повторяла по любому поводу, начинало действовать ей на нервы.
Сейчас Рути поплотнее закрыла дверь, сняла джинсы и мокрые носки и забралась под одеяло. Роско устроился рядом: выбрав местечко поудобнее, он трижды повернулся на одном месте и только потом улегся, блаженно зажмурившись и запустив когти в одеяло.
Рути снова приснилась кондитерская, над дверями которой было написано крупными буквами: «Фицджеральдс бейкери». Сама же кондитерская была небольшой, с запотевшими изнутри оконными витринами, от которых аппетитно пахло свежей выпечкой и кофе. Маленький торговый зал был перегорожен длинным застекленным прилавком, перед которым Рути стояла буквально часами (во всяком случае, именно такое ощущение появлялось у нее во сне), разглядывая ряды маленьких кексов в гофрированных корзиночках из разноцветной бумаги, пирогов с яблочной начинкой, разнообразных пирожных и булочек, покрытых глазурью или припорошенных сахарной пудрой, которая сверкала в свете ламп, словно свежевыпавший снег.
«Чего бы тебе хотелось, милая?» – спрашивала у Рути мать, сжимавшая пальцы дочери рукой в перчатке из мягкой, тонкой лайки. В ответ Рути молча показывала на кекс с разноцветными цукатами и курагой, покрытый мерцающей розовой глазурью, и ее пальчики оставляли на стекле прилавка легкие следы.
Потом Рути поднимала голову, чтобы взглянуть на мать. Увы, именно в этом месте сон, который до этого она воспринимала как вполне реальную реальность, начинал приобретать свойственные всем снам фантастические черты, поскольку вместо матери на Рути с улыбкой смотрела совершенно незнакомая женщина – высокая, изящная леди в очках в толстой черепаховой оправе необычной формы. Откуда-то Рути знала, что такая форма очков называется «кошачий глаз».
«Прекрасный выбор, детка!», – говорила женщина и ласково трепала ее по волосам.
А еще мгновение спустя сон начинал приобретать свойства кошмара. Каким-то образом Рути оказывалась в крохотной, полутемной комнатке, освещенной лишь колышущимся пламенем масляной лампы. Здесь она была не одна – в самом дальнем и темном углу совершенно неподвижно стояла маленькая девочка со спутанными белокурыми волосами и измазанным землей личиком. С каждой минутой комната словно сжималась, становясь все меньше и меньше, и Рути начинала задыхаться, всхлипывая и жадно хватая ртом воздух…
Рути открыла глаза. Роско перебрался ей на грудь; его тяжелое тело сдавливало ей шею, а длинный мех залепил рот и нос.
– Слезай с меня, жирдяй! – сонно пробормотала Рути, отпихивая кота.
Но это оказался вовсе не Роско, а рука ее младшей сестры Фаун. Девочка была в теплой серой пижаме с начесом, которая по цвету и фактуре действительно напоминала кошачью шерсть. Заморгав, Рути увидела, что рядом с ней и впрямь лежит Фаун, и что в окно вливается яркий дневной свет. Кроме того, она обнаружила, что голова у нее трещит с похмелья, а во рту сухо, как в Сахаре. Джин, пиво и травка не прошли бесследно, и сейчас Рути было не до игр с сестрой.
– Эй, ты что здесь делаешь? – грубо осведомилась она. Кровать Рути была двуспальной, и она привыкла к простору. Фаун, которая во сне постоянно ворочалась и иногда просыпалась с ногами на подушке, ее стесняла, поэтому сестры почти никогда не спали вместе. По утрам Фаун частенько пробиралась в кровать к матери, но беспокоить Рути не осмеливалась; должно быть, случилось что-то из ряда вон выходящее, если она решилась лечь с сестрой.
Фаун не ответила, притворяясь спящей, и Рути повернулась в ее сторону. Простыня была горячей и мокрой.
– О, черт! – завопила Рути, окончательно просыпаясь. – Ты что, опи́сала мою постель?! – Ощупывая пятно, она обнаружила, что промокла не только простыня, но и матрас. Пижама сестры тоже была мокрой. Сестра продолжала притворяться спящей, и Рути безжалостно толкнула ее в бок.
– Ступай к маме!
Фаун перевернулась на живот, зарывшись лицом в подушку.
– Ма-мо-му… – промычала она невнятно.
– Что? – Рути перевернула сестру на бок. – Говори членораздельно!
– Я и говорю… Я сказала – я не могу к маме… – Лицо Фаун раскраснелось и блестело от легкой испарины. Запах мочи был таким сильным, что Рути почувствовала приступ тошноты.
– Почему?
– Потому что ее нет. Она ушла.
Приподняв голову, Рути посмотрела на циферблат дешевого пластмассового будильника, стоявшего на тумбочке. Будильник показывал половину седьмого, а ее мать никогда не вставала раньше семи. Кроме того, чтобы окончательно проснуться и приняться за дела, ей, требовалось не меньше трех чашек крепкого кофе, а на это тоже уходило какое-то время.
– Что значит – ушла?..
Фаун немного помолчала, глядя на сестру круглыми как блюдца глазами.
– Такое иногда случается, – ответила она явно где-то подслушанной «взрослой» фразой.
– Ты что, издеваешься?! – возмутилась Рути, выпрыгивая из мокрой постели. Пол показался ей ледяным – похоже, печь в гостиной снова погасла, и она поспешно накинула кофту и натянула теплые лыжные штаны. Выйдя в коридор, Рути зашагала к дверям материнской спальни. Несмотря на то, что она проспала почти пять часов, ступала Рути по-прежнему нетвердо, а ее дыхание все еще отдавало джином (особенно сильным запах стал когда она, не сдержавшись, рыгнула). Похоже, опьянение еще не совсем прошло – именно этим Рути объяснила охватившее ее ощущение нереальности происходящего. Еще немного, и она могла бы поверить, что продолжает спать и видит очередной странный сон.
Нажав на дверную ручку, Рути осторожно толкнула дверь, стараясь действовать как можно тише – меньше всего ей хотелось, чтобы мать услышала скрип петель и проснулась. Но когда дверь открылась достаточно широко, Рути увидела, что кровать матери аккуратно застелена, а ее самой нигде нет.
