Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Качур Катя

– Откуда в тебе этот дебильный оптимизм, Эпоха? – только и смог произнести я.

– Я – в предвкушении, – ответила она. – В предвкушении чего-то прекрасного и, несомненно, великого.

Глава 15. Бычок

На новую мечту – «Царевну-Лебедь» – Илюша решил копить иным способом. Он сдавал бутылки. Надоумила его баба Катя – толстая соседка-пенсионерка, которая умела выжать деньги из всего, на что падал глаз. Она подвизалась работать в своем же доме, в семье молодых инженеров няней для двухлетней Анечки. Когда мама девочки уходила на работу, баба Катя напяливала на себя ее югославскую кофточку, сжирала пельмени из холодильника и включала телевизор. Анечка ползала по полу в описанных до щиколоток колготках, оставляя за собой мокрые инопланетные круги. По приходу родителей баба Катя отчитывалась, что подопечная на обед съела суп, пельмени и салат. Мама дивилась: Анечка теряла вес и к вечеру орала от голода.

– Высокий метаболизм у ребенка или глисты, – заверяла баба Катя. – Покажите эндокринологу.

С бабой Катей Илюша познакомился случайно. Он возвращался из школы, когда она перла в приемный пункт две огромные сетки с пивными «чебурашками» и водочными поллитровками. Расплывшись в пространстве, как медуза на песке, толстая Катя истекала потом и жиром, задыхалась и отхаркивалась. Лицо у нее было таким, будто она тащила на себе танкиста без ноги. Илюша кинулся помогать, она с радостью повесила на него обе сумки и шустро поковыляла за ним, приговаривая:

– Молодец, мальчик, комсомолец! Будешь помогать бабушке сдавать бутылки, получишь комиссию.

– Это как? – спросил Илюша.

– С каждого рубля десять копеек – тебе. А если посидишь с ребенком дома и никому об этом не скажешь, то двадцать копеек.

С этого момента Илюша был в деле. Поначалу он сидел с Анечкой, пока бабу Катю носило по помойкам и пивнушкам, где она собирала «товар». Анечка оказалась милым смышленышем, полюбила Илью как родного и подолгу играла у него на коленях, щекоча подбородок своим кудрявым затылком. Когда тот делал уроки, она калякала в его черновике простым карандашом и пела песни. Илюша не знал, чем развлекают детей, поэтому он заплетал ей крысиные косички, красил ногти маминым оранжевым лаком и рассказывал в ролях новости школьной жизни. Анечка повторяла его движения и фразы как свежая фиолетовая копирка. Через две недели, оставив дочь с куклой в кроватке, родители услышали монолог в нежном девичьем исполнении:

– З-заклой лот, п-падла, п-поняла? Че з-зенки лаззявила? Ща глаз на з-зопу натяну.

Они впали в ступор, решив навсегда порвать с нянькой, но на следующий день Анечка буквально выгнала их на работу, протягивая ручки пришедшей на смену бабе Кате и спрашивая ее о каком-то «луцсем Илюсе». Однажды девочка нашла в Илюшином портфеле остаток бутерброда и набросилась на него гудящей бродячей кошкой. Илья догадался, что ребенка нужно еще и кормить. В это время баба Катя организовала бурную деятельность по отмыву бутылок от этикеток прямо в Анечкиной квартире. Она включала газовую колонку, набирала в ванну горячую воду, и бутылки, утробно булькая, несколько часов отмачивали в кипятке свои буро-зеленые бока.

– Голенькая бутылочка, она дороже! – поясняла баба Катя Илюше, пока он вливал Анечке в голодный рот неразогретый борщ.

Как-то Анечкиному папе соседи нажаловались, что баба Катя была замечена с его маленькой дочерью на солнцепеке в очереди за шерстяным ковром. Илюша в это время был на секции по легкой атлетике и не мог подменить коммерсантку. Вечером у Анечки поднялась температура и началась рвота.

– Я же говорила, к эндокринологу нужно, – отпиралась баба Катя, когда родители прижали ее к стенке.

На следующий день по рекомендации соседей мама привела Анечку в квартиру к Софье Михайловне Гринвич на частный прием.

– Я понимаю, что вы не детский эндокринолог, – оправдывалась мама-инженер, – но запись к городскому специалисту только на два месяца вперед.

Софья Михайловна осмотрела девочку и заключила:

– Гоните эту тварь Катю поганой метлой. У вас абсолютно здоровый, но системно недоедающий ребенок!

Так Илюшина подработка закончилась, но начался личный бизнес. За время общения с бабой Катей он узнал про все «бутылочные» места и теперь стал независимым коммерсантом. За полгода Илюша скопил четыре пятьдесят и вывалил гору мелочи на стол опрятной бабули из комиссионки.

– З-заверните В-врубеля, – попросил он, чувствуя, как по телу разливается томное удовлетворение.

– Вы что, на паперти стояли? – подняла очки бабуля.

– А что, на п-паперти столько д-дают? – навострил уши Илюша.

– Это образное выражение, молодой человек, я и понятия не имею, сколько дают на паперти, – бабуля включила училку.

– Ж-жаль, – вздохнул Илья.

– Как вам не стыдно, вы же комсомолец! – вскипела она.

– Д-давайте уже «Л-лебедя», – он нетерпеливо теребил пуговицу на рубашке, – у нас л-любые деньги в п-почете.

Вечером Илюша просверлил дырку над своей кроватью, вдолбил дюбель, ввинтил шуруп и торжественно повесил картину. Вернувшийся с футбола Родион надул щеку и скривил рожу.

– Как сие понимать?

– Это Т-тамарка, моя ж-жена, – спокойно сказал Илюша, – отныне и н-навсегда она будет со м-мной. Д-другие женщины в этой жизни уже н-не имеют зн-начения.

– Ээээ, ты не обязан жениться на каждой, кто умер от передозы, – опешил Родик. – Не думаю, что она оценила твой подвиг.

– Мне все р-равно, о чем ты не д-думаешь, – отрезал Илюша, и больше разговор о Тамарке не поднимался никогда.

Она поселилась в комнате, восхищая маму с папой (какой тонкий вкус у Илюшеньки!), и героиновый взгляд упирался в не менее обдолбанные рожи Стива Тайлера и Джо Перри из «Аэросмита», которые в ответ тырились на нее с противоположной стены – над кроватью Родика висел их постер. На этот плакат, кстати, Родион выпросил деньги у папы и купил его за трояк вместе с пачкой жвачек «Ригли Сперминт».

Спустя месяц старший брат предложил младшему «сходить к девочкам» в общагу железнодорожного института. Мол, принимают без подарков, да еще и борщом могут накормить. Илюша согласился. Жениться в его понимании не значило хранить верность. Они шли по улице мимо бесконечно длинной стройки, на которую с утра привозили работать зэков из областной колонии. Родька, как всегда, умничал, философствовал, обкатывая свой ораторский талант на Илюшиных безропотных ушах.

– Понимаешь, любая вещь имеет ровно такой смысл, какой ты сам в нее вложил, – он шагал, размахивая руками, как экскаватор ковшом, – вот почему в твоей жизни все так сложно?

Илюша молчал.

– Потому что, – продолжал брат, – ты нагружаешь объекты и события несуществующим значением. И начинаешь по этому поводу переживать. В процесс переживания ввергаются все органы и системы твоего организма. Они начинают реагировать на то, чего нет. Ты разрушаешься, болеешь, а объект, над которым ты эмоционируешь, этого абсолютно не заслуживает. Ему плевать на тебя и твои мысли. У него свое предназначение, и твои чувства его вообще не касаются. Так ради чего портить жизнь?

– Т-только попробуй п-привести в пример Т-тамарку, – рявкнул Илюша.

– Хорошо, вот тебе другой пример. Видишь, идет беременная кошка?

– В-вижу.

– Что думаю я: идет кошка, она беременна. Что думаешь ты: бедненькая кошечка, она, наверное, голодная, ее тошнит, ей страшно, она ищет место, где родить, на нее могут напасть собаки, ее могут пнуть по животу. Так?

– Т-так.

– И небось даже ночью будешь думать об этом: как там беременная кошечка, не сбила ли ее машина. Так?

– Т-так.

– А на хрена? Этой кошке начхать на тебя, она решает свои проблемы, у нее свой путь. И ей также будет фиолетово, когда ты от своих мыслей раскиснешь, заболеешь и станешь весь такой умирать.

– З-задолбал ты своими н-нравоучениями, – сплюнул Илюша.

– Или вот: на стройке стоит зэк, – не слышал его Родион.

– Ну, с-стоит з-зэк, – эхом отозвался Илюша. – И че?