Роман Лерони - Багряный лес
Что с ним было такое, что не давало ему войти в этот храм?
Обреченность. Покорность своей участи.
Ненависть. Которая возмущением прожигала душу. Ненависть к тому человеку, который был болен той же самой болезнью — ненавистью.
Любовь… Разве она была? Ее место в сердце занимала пустота неуверенности. Не любовь, а неопределенность.
Надежда. Нет, не было той надежды, которая бы позволяла чувствовать себя уверенно, надеяться на помощь со стороны. Вместо нее было море вакуума, сосущего с алчной жадностью одиночества все силы.
Вера. Чего стоит она, если обращена внутрь мающегося сердца.
Страх. Поле, засеянное колючими и ядовитыми растениями паники…
Он шагнул в огонь.
Боль была мгновенной, она всепроникающим пламенем достигла сердца, обожгла сознание, но тут же откатилась назад, в никуда.
Задержав дыхание и крепко зажмурив глаза, Саша услышал, как смолк смертельный гул свирепого огня. И воздух, зажатый в груди, готовый вырваться вон в смертном крике, был спокойно выдохнут. Препятствие было преодолено.
Он оказался в полной темноте. Не было больше ни яростного огня, ни дрожания свечей за спиной, ни золотого света, который еще мгновение назад струился из раскрытого входа в церковь. Саша постоял немного, давая глазам привыкнуть к темени, рассчитывая, что скоро что-нибудь увидит. И тут же тонкая игла далекого огня сверкнула где-то впереди. Он пошел ему навстречу. Но его движение было странным, словно было разбросано во времени, нисколько не обращая внимания на его законы: каждый шаг был словно гигантским, хотя ощущался естественным — огонь, светившийся в темени где-то вдали, только от одного шага человека стал вдвое ближе. Еще шаг, и Саша видел уже, что огонь — это толстая и высокая свеча. Ее пламя было абсолютно неподвижным, словно нереальным, приклеенным к свече. Свеча стояла на длинном столе, но не освещала всю его длину. Александр сделал шаг вдоль стола, минуя свечу, и тут же заметил, что оказался возле другой свечи, которую из-за расстояния не мог рассмотреть раньше. Он обернулся. Прежней свечи уже не было видно. Он продолжил свой путь, всё ускоряя шаг. Это была обыкновенная, простая ходьба, но стоящие на столе свечи, их огонь слился в непрерывную плотную линию.
Последняя свеча была маленькой и стояла в небольшом золотом подсвечнике. Ее пламя было живым и дрожало, словно его тревожило чье-то дыхание. Подойдя ближе, Александр увидел, что за столом сидит довольно молодой человек и приветливо ему улыбается. Человек встал и направился навстречу гостю. И тут же темнота растаяла. Снова была церковь, сотни дрожащих огней на свечах и лампадах, блеск золота, мечущиеся размытые тени. Стена иконостаса, с ликами бога и святых, как и прежде застывших с закрытыми глазами, словно они намеренно не хотели видеть того, что происходило в этом мире.
Саша посмотрел на стол.
Это был простой стол, покрытый парчовой, кровавой, тканью. Он был небольшой, и его любую сторону можно было пройти за какой-то шаг. На кровавой поверхности стола стоял ряд маленьких свечей. Это обстоятельство заставило Александра изумиться.
— В непознанном пути все кажется бесконечным, — произнес человек, подходя к гостю.
Саша теперь мог рассмотреть его полностью. Высокого роста, одетый в дорогой костюм, в котором привычнее видеть высокопоставленного государственного чиновника, чем священнослужителя. Больше всего внимание привлекало его лицо. Оно было четко огранено в чертах, словно было вырублено из огромного куска гипса, с той лишь разницей, что имело естественный цвет и нормальную, живую подвижность, но все равно угадывалось, что это лицо не принадлежало человеку, а было маской, хотя и мастерски выполненной.
Еще были глаза…
У человека они были вылиты из темноты. Их чернота была абсолютной и глубокой. И их бездонность смотрела на Александра ноющей тоской, выливалась вон холодом вечности, усталостью еще не пройденного вечного пути.
— Как тебя зовут? — спросил Саша.
Человек, стоящий против него, едва заметно усмехнулся.
— У меня много имен.
— И имя тебе легион?
Черты лица человека заострились, и прикоснувшись к его носу можно было, казалось, серьезно пораниться. И улыбка, которая пробежала по губам человека, разбила этот неживой лик черной трещиной.
— Нет. Я старше него.
— Кто же ты?
— Я Ярый. Я Ярило. Я Вий. Я Дажбог. Я прошлое этой земли.
— Если ты прошлое, зачем же ты здесь? Твое место там, куда смотрят твои глаза, Ярый — в вечности.
Человек запрокинул голову и громко засмеялся. Его смех громом разметался в выси храма, тонко звенел в золотой фольге икон, позвякивал в хрустале. И это сопровождение делало его необыкновенно мелодичным.
— А ты очень наблюдателен, смертный! — говорил Дажбог, продолжая смеяться. — Увидел вечность в моих глазах!.. Ха-ха-ха!
— Нет.
И это одно слово Александра опустило на них покрывало тишины. Стало так тихо, что было слышно, как уверенно и размеренно стучит сердце в груди. Единственное живое сердце.
Лицо Ярого стало растрескиваться по граням, покрываться черной сеткой глубоких резко-ломаных морщин-трещин. Оно становилось ломким и хрупким, и крошилось, опадая под ноги с легким шорохом. От его головы, сбоку, отвалился большой кусок и с фарфоровым стуком ударился и покатился по каменному полу церкви.
— Что же ты видишь? — рот Вия стал обваливаться, превращаясь в черную острогранную дыру, пещеру, дышащую темнотой и холодом.
— Вижу боль отчаяния. Вижу поверженного.
После этих слов раздался протяжный стон, исходящей от Ярого. Воздух дрогнул и отчетливой, видимой волной, искажая предметы и пространство, прокатился до стен церкви. Маска, и весь Вий раскрошились на тысячи осколков, которые, разлетевшись по залу, заискрились бенгальскими огнями, превращаясь в ничто, сгорая до пустоты. Огромные крылья, с блестящими черными перьями, распахнулись за спиной того, кого уже нельзя было назвать человеком. Они достигали стен церкви, и казалось, что им не хватит места, чтобы развернуться здесь полностью; они сильно ударили по воздуху, но не затушили свечей, а, наоборот, заставили их разгореться гудящим факельным огнем. Еще взмах, и черное чудовище с оскаленным и зубастым ртом, распахнутыми бездонными глазами, взмыло в воздух.
— А теперь кого ты видишь?
Того, чье самолюбие уязвлено до предела, и он поражен этим настолько, что забыл, что он собирался делать.
Александр вспомнил сопку и дуб. И вновь он был там, но вместо сопки стояла церковь, а вместо дуба — этот крылатый демон. Саша вновь почувствовал свое могущество, свою подконтрольную воле силу. И она была большей, чем у Ярого…
