Станислав Буркин - Русалка и зеленая ночь
Я ношусь вокруг них, кричу: «Прекратите! Это чудовищно!» Вдруг все расступились, встали в круг, и я один под крестом остался стоять в ужасе. А они молчат и смотрят на меня испытующе. Тут выходит вперед старец Зосима с подносом. А на подносе молоток с гвоздями. «Прибивай, – говорит, – коли бес над тобою еще не властвует». Попятился я и говорю: «Не буду, прибивать, отче. Сами прибивайте. А я не буду».
Засмеялся старик, а за ним и вся братия смехом залилась. Тут в голове у меня помутилось, чувствую, упаду сейчас. Подошел к кресту, обнял его, а у самого все перед глазами плывет. Как в бреду закрыл я очи и слышу гомон, слышу стук молотка и стоны, чувствую, как лицо мое слезами заливается… Потом я как в туман погрузился, а очнулся в холодном поту у себя в келье. Смотрю, а отроковица на мне ходуном ходит. Выгибается, стонет и перси свои небу показывает.
Слава тебе, Господи, думаю, распятие ее мне привиделось. А самому так хорошо-хорошо, будто в хмельном танце на буйном славянском празднике. Потом мы уснули и проспали до третьего часа дня. А проснувшись, я тайно похитил девочку, покинул с ней монастырь, а за тем и Молдавию.
На юге Италии я счастливо прожил с ней около года, скрываясь под чужим именем. А когда меня нашли, прислали официальное извещение о решении Священного синода лишить меня всех наград и самого священного сана.
Потом она оставила меня. Я стал пить и тосковать. После распада России я вернулся, но уже в имперскую ее часть, чтобы начать тут другую жизнь. Жизнь логопеда.
* * *Доктор ненадолго замолчал, потом вздохнул и стукнул ладонями по подлокотникам кресла.
– Вот так я подпал под чары прекрасной отроковицы и лишился священного сана, а вместе с ним и судьбы своей, и семьи, которую с тех пор ни разу не видел. Ведь они всё еще где-то там, на той стороне, где-нибудь в Кривом Роге или уже в другом городе.
– Да, это печальная история, – сказал Даниил доктору, все еще сидевшему в кресле у кровати под тусклым торшером.
– А что же случилось с девушкой? – озабоченно спросила Машенька.
– Я не знаю. Она оставила мня, ничего не сказав, и я долгое время ничего о ней не слышал. Спустя пару лет, я, как набоковский герой, получил от нее короткое письмецо без обратного адреса. Из него было ясно, что она лишь использовала меня, чтобы убраться подальше от шахты с могильным названием Братская. А я любил ее, – мечтательно и грустно улыбаясь, помотал головой пожилой доктор, – любил безумно. Это, пожалуй, было самое большое чувство, что я испытывал к женщине за всю свою долгую жизнь. Ведь и я тогда был еще молод. Мне не было в те годы и сорока. Где она теперь, моя сероглазая ведьма?
Даня невольно покосился на Русалочку, в шелковой ночнушке лежащую на кровати. «Вот она, – подумал он, – где ж ей еще быть?.. Неужели до сих пор она продолжает наводить на мужские сердца свои колдовские чары? Или это все-таки не она?» Перехватив его взгляд, Блюмкин покачал головой:
– Нет, нет, не думаю. Но похожа чертовски… Чей, говоришь, Данечка, был саркофаг?
– Американский…
Дело шло уже к рассвету, и гости расползлись по докторской квартире. Машенька с Ванечкой, отвыкшие на орбите от постелей, завалились спать на ковре у тлеющего камина. Даниил уснул на диване, а доктор все сидел и сидел, с тоскою глядя на призрак своей безумной молодости. Она это или не она, как бы то ни было, но что-то в его душе пробудилось. Что-то, что казалось уснувшим навечно.
4
Над небом еще небо.
Китайская пословица… Аркадий Эммануилович находился в имперском Екатеринбурге, но уже не как логопед, а как целый архиерей. Шла всенощная. Владыка Аркадий благословлял служителей и паству, стоя на кафедре, в белых ризах, с праздничными свечами в руках. Все хотят целовать ему ручку, а он смущенно отнекивается и руки своей не дает.
Вдруг Блюмкин осознал, что это все не правда, а дурацкий бессмысленный сон. Но сон все же был приятный, и он продолжил свое участие в нем. Он пожурил подчиненных за излишнюю льстивость и сказал какую-то глупую шутку, от которой все вежливо захихикали.
– Блюмкин! – вдруг сказал ему кто-то снаружи сна.
Архиерей опомнился, извинился перед окружением и взмыл в облачениях к куполу, пытаясь таким образом покинуть сновидение. Но вместо этого вылетел в окно и приземлился на золоченой маковке церкви.
– Блюмкин! – услышал он совсем близко.
– А? Что? – спросил он, и тут его озарил свет, и на фоне звезд он увидел некое прекрасное существо. Держась за огромный купольный крест, дивным голосом оно сказало:
– Не бойся, Блюмкин. Я ангел Господень. Пришел посетить тебя.
– А зачем?
– Блюмкин. Ну, признайся хотя бы себе: это же она у Дани, твоя Любушка, и нет в этом никакого сомнения.
– Эх, – крякнул доктор. – Ну… Да.
– Вот, – сказал ангел.
– Что – «вот»? – удивился Аркадий Эммануилович. – Как же мне быть-то теперь, посланник Божий?
– Очень просто. Встань, Блюмкин, пока все спят еще, возьми тело сие и владей им, скрывшись, как и в юности, в Европе.
– А это не святотатство? – поразился священник.
– Слушай, Блюмкин, я ангел или кто вообще? Бери тело, я тебе говорю, и беги отсюдова в Европу!
– Благодарю тебя, ангел! – воскликнул Блюмкин радостно и очнулся от собственного голоса, скрюченный на канапе в своей приемной. Одеял вчера не хватило, и укрыт он был своей до неприличия старой шубой.
«Так это все мне приснилось! – подумал он с разочарованием. – Эх…»
Пройдясь по квартире, он никого из вчерашних гостей не обнаружил. В прихожей на гардеробе была записка: «Ушли по домам. Как-нибудь заглянем. Спасибо за все. Завтрак на столе».
С ужасом Блюмкин осознал, что спокойный и, как ему казалось, нерушимо стабильный период его жизни закончился. Старая рана заныла вновь. Он должен был, должен был видеть околдовавшую его когда-то отроковицу…
* * *Долго наши герои ломали голову, куда же пристроить Русалку. Даниил после детдома жил в институтской общаге, а уйдя на службу, потерял ее. У Ванечки была только комната в коммуналке, в рабочих трущобах, и этот вариант Даня даже не рассматривал. Такие условия для возлюбленной его не устраивали. Логично было бы пристроить ее на первое время у доктора, но после рассказанной им истории Даниилу не очень хотелось оставлять их в квартире наедине.
Выход был один – поселить ее у Машеньки. Та снимала однокомнатную квартирку недалеко от доктора. И места у нее, как казалось друзьям, было предостаточно. Единственная ее комната больше напоминала просторный покой из какого-то богатого дома. Высокая «трехспальная» кровать, репродукции известных картин в вычурных рамах, ярко-розовые обои… Скорее старая, чем старинная, мебель, пара фарфоровых ваз, туалетный столик с зеркалом и рядом, как нечто само собой разумеющееся, розовое биде.
