Амброз Бирс - Избранные произведения
Прошло более часа, и настоятель спустился по лестнице в залу. Я вышел вперед и низко, как подобает моему званию, поклонился. Он кивнул, зорко взглянул на меня и распорядился, чтобы я, отужинав, незамедлительно явился в его покои, Я так все и исполнил.
— Ну, что твоя душа, сын мой Амброзий? — задал он мне вопрос. Сподобился ли ты Божьей благодати? Выдержал ли испытание?
Сокрушенно понурив голову, я ответил:
— Досточтимый отец, там, в пустыне, Бог подарил мне знание.
— Знание чего? Твоей вины?
Я ответил утвердительно.
— Слава Богу! — воскликнул настоятель. — Я знал, сын мой, что одиночество воззовет к твоей душе ангельским языком. У меня для тебя добрые вести. Я написал о тебе епископу Зальцбургскому. И он призывает тебя к себе в епископский дворец. Он сам посвятит тебя и возведет в священнический сан, и ты останешься у него в городе. Будь же готов через три дня нас покинуть.
И он снова зорко взглянул мне в лицо, но я не дал ему прозреть мое сердце. Испросив его благословения, я поклонился и ушел. Так вот, значит, ради чего он меня призвал! Мне предстоит навсегда покинуть эти места. Оставить здесь самую жизнь мою; отречься от покровительства и бдения над Бенедиктой. Господь да смилуется над нею и надо мною!
32
Я опять в моей горной хижине, но завтра поутру я ее навеки оставлю. Почему же мне грустно? Ведь меня ожидает великое счастье. Разве я всю свою жизнь не ждал с замирающим сердцем того мгновения, когда буду посвящен в духовный сан, не уповал на это как на высший миг моего жизненного служения? И вот он почти настал. А мне так невыразимо грустно.
Смогу ли я приблизиться к алтарю с ложью на устах? Смогу ли, притворщик, принять святое причастие? Святое мирро у меня на челе не обернется ли пламенем, не прожжет мне кость и не оставит ли вечное клеймо?
Может быть, мне лучше упасть перед епископом на колени и сказать: «Изгоните меня, ибо движет мною не любовь ко Христу и ценностям святым и небесным, но любовь к сокровищам земным».
Если я так скажу, мне будет назначено наказание, но я безропотно приму это.
Конечно, будь я безгрешен и прими я посвящение с чистым сердцем, это могло бы пойти на пользу бедняжке Бенедикте. Сколько благословений и утешений могла бы она от меня получать! Я мог бы исповедать ее и отпустить ей грех, а случись мне пережить ее — от чего Боже меня упаси! — своими молитвами я мог бы даже вызволить ее душу из чистилища. Мог бы молиться за упокой души ее покойных родителей, горящих в пламени преисподней.
А главное, если бы только удалось уберечь ее от того страшного, гибельного греха, к которому она втайне склоняется; если бы я мог увезти ее и поселить под своей защитой, о Пресвятая Дева! То-то было бы счастье!
Но где такое убежище, в котором может укрыться дочь палача? Я слишком хорошо знаю: как только я уеду, нечистый дух в том обаятельном обличий, которое он принял, восторжествует, и тогда она погибла ныне и вовек.
33
Я ходил к Бенедикте.
— Бенедикта, — сказал я ей. — Я покидаю эти места, эти горы, покидаю тебя.
Она побледнела, но не произнесла ни слова. Да и я не сразу справился с волнением; у меня перехватило дыхание, слова не шли с языка. Но потом я продолжал:
— Бедное дитя, что станется с тобой? Я знаю силу твоей любви к Рохусу, ведь любовь — это неостановимый поток. Твое единственное спасение — в Святом Кресте нашего Спасителя. Обещай мне, что будешь держаться за Него, не дай мне уйти отсюда в горе, Бенедикта.
— Неужто я такая плохая, — промолвила она, не поднимая глаз, — что мне нельзя доверять?
— Ах, Бенедикта, ведь враг человеческий силен, и внутри твоей крепости затаился предатель, готовый открыть ему ворота. Твое сердце, бедная Бенедикта, рано или поздно предаст тебя.
— Он меня не обидит, — тихо сказала она. — Ты несправедлив к нему, господин мой, уверяю тебя.
Но я то знал, что сужу справедливо, и только еще больше опасался волка, оттого что он прибегает к лисьим уловкам. Он до сих пор не дерзнул открыть перед ее святой невинностью свои низменные страсти. Но я знал, что близок час, когда ей понадобятся все ее силы, и все равно их не хватит. Я схватил ее за локоть и потребовал, чтобы она поклялась лучше броситься в воды Черного озера, чем в объятия Рохуса. Она молчала. Молчала, глядя мне в глаза с укором и печалью, от которых в голове у меня появились самые безотрадные мысли. Я повернулся и пошел прочь.
34
Господи, Спаситель мой, куда Ты меня привел? Я заключен в башню как преступник, совершивший убийство, и завтра на заре меня отведут к виселице и повесят! Ибо кто убьет человека, и сам должен быть убит, таков закон Божий и человеческий.
А ныне, в свой последний день, я испросил позволения писать, и оно мне было дано. Теперь, во имя Господа и в согласии с истиной, я опишу, как было дело.
Простясь с Бенедиктой, я вернулся в свою хижину, сложил пожитки и стал ждать служку. Но он все не шел; мне предстояло провести в горах еще одну ночь. Раздраженный бесплодным ожиданием, я не находил себе места. Стены тесной хижины давили меня, воздух казался слишком душен и горяч для дыхания. Я вышел наружу, лег на камень и стал смотреть в небо, такое черное и так густо осыпанное блестками звезд. Но душа моя не летела к небесам, она стремилась вниз к избушке на берегу Черного озера.
И вдруг я услышал слабый, отдаленный вскрик, как будто бы человеческий голос. Я сел, прислушался — все тихо. Наверно то была ночная птица, подумал я. Хотел было снова улечься, но вскрик повторился, только на этот раз, почудилось мне, с другой стороны. То был голос Бенедикты! В третий раз прозвучал он, теперь словно бы из воздуха — словно бы прямо с неба надо мною — и я отчетливо услышал свое имя. Но, Пресвятая Матерь Божья, какая мука была в том голосе!
Я вскочил.
— Бенедикта! Бенедикта! — позвал я. Молчание. — Бенедикта! Я иду к тебе, дитя!
И я бросился во мраке бегом по тропе, спускающейся к Черному озеру. Я бежал сломя голову, спотыкаясь о камни и корни деревьев. Ссадины от падений покрыли мое тело, в клочья изодралась одежда, но что мне за дело? С Бенедиктой беда, и я один могу спасти и защитить ее. Вот наконец и Черное озеро. Но в избушке все было тихо — ни огня, ни голоса. Кругом мир и тишина, как в Божьем храме.
Я посидел, подождал и ушел оттуда. Голос, который звал меня, не мог принадлежать Бенедикте; должно быть, это злые духи решили потешиться надо мною в несчастии. Я думал подняться обратно в свою хижину, но невидимая рука направила меня во тьме в другую сторону; и хотя она привела меня туда, где меня ждет смерть, я верю, то была рука Господа.
