Томас Гунциг - 10000 литров чистого ужаса
Что-то довольно большое. Что-то непонятной формы, отдаленно похожее на кальмара.
Но самое странное — у него было лицо. Человеческое лицо. Кажется, женское.
А самое конечно же страшное — два глаза, с любопытством смотревшие на Кати.
Это было уже чересчур — в ее сознании включилась цепочка защитных механизмов. Она закричала. Попятилась, но убежать не успела — длинная, тонкая белая рука высунулась из ванны и схватила ее за комбинезон. Кати замолотила по ней кулаками. Рука-щупальце была холодная и мокрая, и удары, похоже, не оказывали на нее никакого действия. Она потихоньку тянула Кати к ванне. Та упиралась ногами, но вторая рука, высунувшись, с неожиданной силой оторвала ее от пола.
Кати зажмурилась.
И упала в ванну, прямо под бок непонятного существа.
24. Ивана
Ивана постучала в дверь второй раз, но ничего не произошло. Вместе с Патрисом, который следовал за ней по пятам, она обошла дом и с досадой убедилась, что все ставни закрыты и дом, судя по виду, действительно пустует давно, много месяцев, если не лет. Наверно, Патрис был прав: никакого телефона здесь нет и быть не может, они попусту потеряли время. Могли бы уже быть в магазине, конечно, нашли бы там кого-нибудь, позвонили и сейчас поджидали бы полицию и «скорую помощь» за чашкой горячего кофе.
С другой стороны, что, если они бы никого не нашли?
Что, если им вообще не на кого рассчитывать в этой истории?
Ивана подняла глаза. Они стояли как раз под тем окном, которое светилось, единственным окном с незакрытыми ставнями.
— Может, нам лучше вернуться? Мы будем полезнее там, с Марком, поможем ему с Джей-Си… А в магазин пойдем завтра утром…
Ивана метнула на него раздраженный взгляд. Возвращаться несолоно хлебавши?
— Послушай, раз уж мы здесь, попытаемся войти. Видишь, свет — значит, в доме есть электричество. А если есть электричество, может быть и телефон.
— Мы не можем так просто войти, это… незаконно, — ляпнул Патрис первую пришедшую в голову отговорку.
— Если бы там были люди, нам бы открыли. Очевидно, там никого нет. Ну, а если мы на кого-то наткнемся, то объясним, что у нас раненый и что девушка пропала. Думаю, нас поймут.
Ивана снова посмотрела на окно. Оно было не очень высоко. Метров пять, не больше, можно взобраться по водосточной трубе, потом закинуть ногу на подоконник… Главное, чтобы удалось его открыть. Она изложила свой план Патрису, который посмотрел на нее как на умалишенную.
— А если мы наткнемся на людей, которые нас не поймут? — спросил он с ноткой иронии в голосе.
Ивана не ответила.
— Я поднимусь, — сказала она. — Попробую открыть окно, если получится, лезь за мной. Или ты предпочтешь подождать здесь один?
Патрис покосился на деревья, вздымающиеся в нескольких шагах, на глубокую черноту озера.
— Нет… Я с тобой.
Ивана улыбнулась и полезла вверх.
Водосточная труба крепилась к кирпичной стене большими, выступавшими на несколько сантиметров гвоздями, два ряда кирпичей, положенных под прямым углом к стене, видимо, защищали ее от ветра. Поэтому лезть оказалось легко: надо было только прижаться к стене и главное — не поскользнуться.
— Ну как? — спросил Патрис, когда она добралась до уровня окна.
— Хорошо, — ответила она, стиснув зубы от напряжения.
Заглянуть в окно Ивана еще не могла, видела только дверной косяк. Она посмотрела вниз и подумала, что пять метров — это высоко, и упасть с такой высоты наверняка очень больно. Потом наклонилась и, держась одной рукой, попыталась ногой открыть окно.
Конечно же, створки даже не шелохнулись. Ивана почувствовала, как ее захлестывает разочарование, почти тотчас же перешедшее в ярость. Сказав себе, что терять все равно нечего, она резко выбросила ногу вперед и разбила окно.
— Что ты делаешь? — крикнул Патрис и отскочил, уворачиваясь от посыпавшегося стекла.
— Ничего!
Носком ботинка Ивана расшвыряла острые осколки, затем, в позе столь же опасной, сколь и неудобной, принялась ощупью искать шпингалет. Раздался щелчок, и окно открылось. Ивана скользнула внутрь.
Она оказалась в пустой и холодной комнате. Под потолком совершенно неуместный абажур, разрисованный сценами охоты, освещал пыльный пол. Ивана высунулась из окна.
— Все в порядке, давай полезай!
Патрис неуклюже вскарабкался по трубе и, тяжело дыша, ввалился в открытое окно. Он огляделся.
— Немноголюдно здесь…
Ивана кивнула на дверь.
— Пошли поищем. Если ничего не найдем, вернемся в шале.
Эта перспектива зажгла огонек надежды в глазах Патриса.
— Так и сделаем, — кивнул он. — Пошли.
Ивана осторожно толкнула дверь и вышла в коридор, тоже слабо освещенный. Патрис по-прежнему следовал за ней. Она открыла вторую дверь, за которой оказалась детская: небесно-голубые обои, картинка с олененком Бемби на стене. На маленьком письменном столе стояла фотография. Ивана посмотрела: маленькая девочка на крыльце этого самого дома улыбалась в объектив.
— Взгляни, — сказала она, протянув фотографию Патрису.
Патрис взял ее и посмотрел.
Лицо его побелело, рот открылся.
— Что такое? Что с тобой?
— Эта девочка… — еле выговорил он. — Это… Лоранс. Моя сестра.
25. Патрис
Патрис держал фотографию дрожащей рукой. Но он все-таки был ученым или, по крайней мере, пытался быть.
Он знал, что ум подлинно научного склада должен быть открытым и критическим одновременно и только таким образом можно, поработав мозгами, понять этот мир. А если что-то остается непонятным, то непонимание логично с учетом состояния знаний на данный момент. Иными словами, для Патриса знание было лестницей, по которой человечество карабкается со ступеньки на ступеньку к пониманию.
Но сейчас он ничегошеньки не понимал.
В логической цепочке событий что-то дало серьезный сбой: он смотрел на фото своей сестры у двери дома, про который ему всегда говорили, что в нем никто не живет… Это само по себе не укладывалось в голове, но тут он еще мог найти объяснения. Надуманные объяснения, но все же: похищение, например, какими-нибудь психами, мечтавшими о ребенке… Почему бы нет, идиотизм конечно, но годится для уголовной хроники.
Однако было еще кое-что. То, чему разум Патриса отказывался верить, хотя он это видел своими глазами: на фотографии сестра стояла. Его сестра, которая не могла ходить, которую он, сколько себя помнил, видел лишь на руках у родителей или в инвалидном кресле, его сестра, которую круглый год дважды в неделю возили на сеансы логопедии и в бассейн, чтобы ее ноги не атрофировались совсем, не отсохли, как ветви дерева в засуху, его сестра не могла стоять на ногах.
