1Уильям Ходжсон - Дом на краю
Затем я понял, что опускаюсь на него, и вскоре погрузился в бескрайнее море красных облаков. Медленно я выплыл из них, и оказалось, что внизу, подо мной, расстилается равнина, которую я видел в своем кабинете, в доме, стоящем на краю безмолвия.
Я оказался на земле, окруженный пустыней одиночества. Равнина, освещенная сумеречным светом, порождала чувство безысходного отчаяния.
Далеко справа в небе горело кольцо тускло-красного огня, по внешней границе которого метались огромные зубчатые языки пламени. Внутри кольца была чернота, едва ли не мрачнее окружающей ночи. Я сразу понял, что именно это удивительное солнце освещает равнину скорбным светом.
Я перевел взгляд со светила на местность, в которой оказался. И куда бы ни смотрел, везде расстилалась утомительная бесконечная равнина. Мне не удалось обнаружить ни малейших признаков жизни, не было даже развалин какого-нибудь древнего жилища.
Мало-помалу я понял, что продвигаюсь вперед, летя над бесконечной равниной. Казалось, прошла вечность. Я не испытывал нетерпения, хотя любопытство и удивление не оставляли меня. Видя вокруг гигантскую равнину, я постоянно искал что-то, что могло бы перебить это однообразие, но никаких изменений не происходило — кругом одиночество, тишина и пустыня.
Краем глаза я заметил легкий красноватый туман на поверхности равнины. Даже вглядевшись пристальнее, я не мог бы сказать, был ли это действительно туман, потому что он сливался с равниной, придавая ей какую-то нереальность.
Меня стало утомлять однообразие окружающего, но лишь спустя много времени я заметил, что приближаюсь к какому-то длинному холму на поверхности равнины. Затем, подлетев поближе, я понял, что ошибался, потому что вместо холма моим глазам предстала цепь высоких гор, отдаленные вершины которых терялись в красном мраке.
Дом на арене
Вскоре я оказался рядом с горами. Тут направление полета изменилось: я двигался вдоль их подножий, пока передо мной не открылось огромное ущелье. По ущелью я поднимался медленно, слева и справа от меня отвесно вздымались скальные стены. Далеко вверху, у выхода из ущелья, среди недосягаемых вершин тянулась тонкая красная полоса. В самом ущелье стояла мрачная, глубокая и жуткая тишина. Какое-то время я двигался вверх и, наконец, увидел над собой красное свечение, свидетельствовавшее о том, что мой путь по ущелью заканчивается.
Через минуту, оказавшись у выхода, я увидел перед собой громоздящиеся амфитеатром горы, но меня не привлекли ни горы, ни внушающее страх величие этих мест, ибо я был потрясен видом колоссального здания, сооруженного, очевидно, из зеленого нефрита. Но даже не вид здания удивил меня, а факт, который с каждой минутой становился все очевиднее: это одинокое здание ничем, кроме цвета и огромных размеров, не отличалось от дома, в котором я живу.
Пристально разглядывая его, я не мог поверить своим глазам. В голове беспрерывно звучал вопрос: «Что это? Что это значит?», но ответа я найти не мог, даже призвав на помощь все свое воображение. Казалось, я способен ощущать только удивление и страх. Рассматривая здание, я находил все новые черты сходства. И конце концов в замешательстве отвернулся от него, чтобы внимательно, во всех подробностях, рассмотреть это странное место.
До сих пор я был настолько поглощен изучением дома, что лишь бегло огляделся кругом. Теперь же я начал постигать, что это за место. Арена — так я стал называть ее — представляла собой правильный круг десяти-двенадцати миль в диаметре, Дом, как я уже упоминал, стоял в самом ее центре. Поверхность арены, как и равнины, казалась покрытой каким-то туманом, но это не был туман.
Я взглянул на склоны стоявших кругом гор. Какая тишина царила на них! Мне подумалось, что эта ужасная тишина сильнее действует на меня, чем то, что я до сих пор видел или вообразил. Я смотрел на высокомерно вздымавшиеся скалы. Там наверху почти неуловимый красноватый оттенок придавал их очертаниям некую размытость.
С любопытством оглядывая окрестности, я вдруг снова ощутил ужас: справа, вдали среди туманных вершин, виднелось что-то огромное, черное. Я пригляделся. Это была гигантская лошадиная голова с громадными ушами, казалось, она неотрывно смотрит вниз, на арену, вечно бодрствует, вечно охраняет это мрачное место. Рассматривая это чудовище, я вдруг заметил другую фигуру, высившуюся среди скал. Долго со страхом вглядывался я в нее. В ней чувствовалось нечто знакомое — в глубинах памяти шевелилось какое-то воспоминание. Черная фигура с четырьмя совершенно фантастическими руками, черты лица неразличимы, вокруг шеи — несколько светлых предметов. Хорошенько вглядевшись в них, я, больше ничему не ужасаясь, понял, что это черепа. На черном теле выделялся светлый пояс. Вдруг я понял, что смотрю на исполинское изображение Кали, индусской богини смерти.
В голове замелькали другие воспоминания студенческих времен. Я снова посмотрел на огромную фигуру с лошадиной головой и понял, что это египетский бог смерти Сет, или Сетх. Тут же возникли вопросы, но я не стал задаваться ими, а задумался. Уже двое!.. Явления, недоступные моему пониманию, испугали и поразили меня. Я видел перед собой древних богов мифологии!
Я попытался понять, что все это значит. Переводил взгляд с одной фигуры на другую. Если…
Я быстро обернулся и взглянул наверх, на мрачные скалы слева. Нечто серое, неясных очертаний рисовалось под высокой вершиной. Удивляясь, как не заметил этого раньше, я вспомнил, что еще не рассмотрел эту часть панорамы. Сейчас я видел яснее. Нечто серое оказалось громадной головой, но без глаз. Глазницы были белыми.
Я понял, что в горах есть еще фигуры. На высоких склонах я заметил багровую глыбу, неровную, отвратительную. Она была бесформенной, если не считать отвратительного полузвериного лица, гнусно выглядывавшего откуда-то из середины. И тут я увидел других — их здесь были сотни. Казалось, они вырастают из теней. В нескольких я сразу же узнал мифологические божества, другие были совершенно не знакомы, чужды, недоступны человеческому пониманию.
Я видел их все больше и больше — и справа, и слева от себя. Горы были полны странных существ! Боги-звери! Ужасы, настолько свирепые и жестокие, что невозможно, непристойно дальше описывать их. А я — я испытывал жуткое чувство непреодолимого ужаса и отвращения, но, несмотря на это, не переставал задаваться вопросом: что же происходит? Какое-то чудовищное отправление древних языческих культов, таящее в себе нечто большее, чем просто обожествление людей, животных и стихий? Меня не оставляла мысль, что так оно и есть.
