Барбара Хэмбли - Путешествие в страну смерти
— Впечатляюще, — заметила Франсуаза и, когда Эшер поднял бровь, пояснила: — Если обратили внимание, он ведет себя так, только когда на него смотрят.
Эшер давно обратил на это внимание, но он не предполагал, что это заметила и Франсуаза.
Он не успел дать телеграмму Лидии. Как и Стритхэму — о смерти Картера.
Стритхэм покидает офис ровно в семь и приходит утром на службу не ранее двадцати минут одиннадцатого. Лишь бы он завтра не изменил этой своей привычке!
Стоило заснуть, как привиделась выгнувшаяся в кресле рыжеволосая проститутка. Она хрипела и била ногами, прощаясь с жизнью.
Потом — изъеденное крысами лицо Крамера. Пугающие сновидения засасывали, увлекали во тьму. Я уже бывал в этой комнате, — подумал он. — Когда? За плотно занавешенными окнами слышался шум проливного дождя. Раньше комната была обставлена, теперь же из мебели в ней остался один лишь стол, залитый воском свеч, сгоревших почти до конца. Их нарциссовый свет ощупывал бархатное одеяние, наброшенное на край стола, и мерцал на драгоценных камнях прячущейся в складках бархата диадемы. Сон был похож на воспоминание. Чувствовалось, что за окнами глубокая ночь.
Женщина, неподвижно лежащая на желтом мраморном полу возле стола, подобно второму одеянию, брошенному небрежным слугой, была черноволоса, ее растрепанные локоны, тронутые бликами свечей, обретали оттенок корицы.
— Антея… — Другая женщина пересекла комнату, пройдя в каком-нибудь шаге от Эшера. — Антея, ты должна лечь в постель.
Даже во сне Эшер отметил удлиненность гласных звуков в ее речи и машинально подумал: «Конец семнадцатого столетия…» Вошедшая была в черном. На фоне кружев ее лицо казалось безжизненным. Глаза — красные, припухшие.
— Уже далеко за полночь. — Она с шорохом опустилась на колени и тронула руку лежащей.
— Как он мог умереть? — В ясном, низковатом для женщины голосе не было слышно слез, в нем звучало лишь усталое недоумение. — Я не… не чувствую его. Неужели я поднимусь сейчас по лестнице, а он на ждет меня там, наверху? — Лежащая приподняла голову, как пьяная. И хотя от Эшера ее отделяло футов двадцать, он увидел ее глаза цвета осенней дубовой листвы, устилающей дно пруда.
— Я чувствовала то же самое, когда умер мой Эндрю. — Вторая женщина помогла ей подняться с пола. Антея держалась на ногах нетвердо, высокая и прекрасная — даже в сбившемся смятом наряде. — Поверь мне, дорогая, он мертв.
Медленно, как старуха, Антея двинулась к столу и тронула бархатный покров, на котором раньше, как догадался Эшер, стоял гроб. Голос ее стал совсем ребячьим:
— Не знаю, что я теперь буду без него делать.
Она повернулась и вышла из комнаты, как бы не замечая своей подруги, следовавшей за ней по пятам. Эшера она не увидела, хотя прошла так близко от него, что коснулась его ног краешком платья. Ее сброшенная вуаль осталась лежать на полу подобно черной розе. -
— Стеффи, дорогой, ты невыносим со своей ревностью!
Эшер проснулся. В глаза бил солнечный свет, шея затекла, покачивание вагона отдавалось в костях. Он сел, слушая, как Стеффи (кем бы он ни был), ворча что-то на берлинском диалекте, удаляется вместе со своей венской подружкой по коридору в сторону ресторана. Эшер дотянулся и выключил электрический светильник, затем нажал кнопку звонка. Велел явившемуся проводнику принести воду для бритья, сопроводил просьбу чаевыми (непозволительная в его положении роскошь) и осведомился, который час.
— Десять утра по венскому времени, сэр, — ответил тот по-французски с итальянским акцентом. — В Париже — девять. Местное время, насколько я могу судить, — четверть десятого.
Эшер был слишком измотан вчера, чтобы перевести часы на венское время, и сделал это сейчас.
— Когда здесь можно позавтракать?
— Сразу, как только вы побреетесь, мсье. — Проводник коснулся козырька. «Венецианец», — предположил Эшер. Смуглый, держится с изяществом, свойственным даже старикам в этой древней республике. — Я сам обслужу мсье.
Эшер вручил ему еще два франка серебром. Должно быть, в карманах проводника венского экспресса найдутся и доллары, и пиастры.
— Не могли бы вы выяснить: тот венгерский джентльмен, что едет вместе с англичанином, все еще сидит в ресторане? Но только, — добавил он, поднимая руку, — не привлекая его внимания.
Темные итальянские глаза просияли интересом, и Эшер добавил еще один франк.
— Семейные дела, — пояснил он.
— А! — Итальянец понимающе кивнул. — В том купе, где едуг венгр и англичанин, свет горел всю ночь, но чем они там занимались, сказать не могу — шторка была задернута. Но они не вызвали меня утром, а когда я зашел навести порядок в купе, постели были не тронуты. — Он выразительно посмотрел на несмятую постель Эшера. Вчера вечером Джеймс сразу же заперся изнутри, и если этот человек стучался в его купе, то он его просто не слышал.
Вскоре проводник, которого, по его словам, звали Джузеппе, принес горячей воды, поднос с завтраком и известие, что венгерский герр Фекетело покинул ресторан. Покончив с едой, Эшер прогулялся по коридору, надеясь, что Кароли, подобно своему попутчику, будет отсыпаться весь день. Его собственное купе находилось рядом с гармошкой перехода в вагон-ресторан. Купе, занимаемое Кароли и Эрнчестером, было в самом конце поезда, а следующим, как заметил Эшер, шел багажный вагон.
Он был опечатан, но Джеймс сам часто имел дело с дубликатами ключей, вдобавок был осведомлен о физических возможностях вампиров, поэтому прекрасно сознавал, что для Эрнчестера это — не преграда.
Эшер передал Джузеппе еще несколько франков из своего скудного бюджета, велев ему точно так же принести на подносе и ленч. И все же было гораздо приятнее путешествовать по Европе таким способом, нежели блуждать в Альпах с пулей в плече, с номерами компрометирующих счетов швейцарского банка в кармане и с Кароли за спиной. В Мюнхене экспресс сделал полуторачасовую остановку, к составу добавили два вагона второго класса и спальный вагон, следующий из Берлина. Эшер рискнул сбегать на телеграф и отбить две депеши: одну Лидии — об изменившихся планах, другую Стритхэму — о смерти его агента.
Он до сих пор был в бешенстве, причем не столько из-за Кароли с Эрнчестером, сколько из-за Стритхэма, отрядившего на столь опасное задание самого неподготовленного из своих людей.
Пересекши огромное пространство вокзала, накрытое стеклянным потолком, сквозь который просеивался серый свет ненастного дня, Эшер пытался вспомнить, кто был начальником венского отделения. По крайней мере Фэйрпорт должен был еще находиться в Вене, занимаясь между делом омолаживанием богатых пациентов, — суетливый, застенчивый, болезненный, в неизменных нитяных перчатках и с фанатическим блеском бледно-голубых глаз.
