Роман Дих - Песни с темной стороны
— Пыривет! — негромко говорит Рустам. Лера ему прямо:
— Давай увидимся.
— Э, я ни магу сыгодня… — юлит Рустамчик.
— Что не можешь, как мужик, что ли? — горько хохочет Лера. И тут облом!
— Жина на бгалтерэкзаминздала, ми шашликделаим… — тут до Рустама доходит обидный смысл Леркиной шутки про мужика, он сопит:
— Э, ти зачем так гаваришь, да?
Лера бросает трубку, отхлёбывает коньяка прямо из горла, и смолит на кухне очередную сигарету. И где этот Андрюша? Пора уже вернуться, не в первый раз так убегает. Слизняк, не мужик. Другой на его месте ей хоть раз навешал бы, не всегда ведь и она права, а этот всё терпит, интеллигент недорезанный. Видно перебрала — зевает, в сон клонит.
Клик, клик, клик — набирается Андреев номер. На том конце принимают сигнал.
— Ну, ты где шарахаешься, отец семейства? — Лерка давно отошла. — Возвращайся!
На том конце невнятный голос что-то бормочет, и вызов обрубается. «Ладно, продолжим, когда вернётся. Спать, спать…»
Лерка видит свою свадьбу, но на месте жениха не Андрей, а Рустам, причём какой-то странный, вернее, страшный.
— Лубимая, я свинина хачу есть!
— Тебе ж по вере нельзя, — Лера удивляется.
— Сигодня можна.
Ну, можно так можно. И перед ними тут же ставят огромное продолговатое блюдо, накрытое серебряной крышкой. Крышку снимают, и у Леры от удивления и ужаса дух перехватывает: на блюде не поросёнок, а её сын, зажаренный, с веточкой укропа в ротике.
— Кушай, да! — Рустам плюхает ей на тарелку кусок дымящегося мяса, и раздаётся многоголосый крик («неужели столько народу пригласили?»): ГОРЬКО!!! Рустам обхватывает Леру, изо рта у него появляется нечто вроде маленького спрута и… Лера просыпается. В висках кровь стучит. Приснится же!.. Она снова откидывается на подушку, постепенно успокаивается. Теперь ей снится, что Андрей вернулся домой, и Лера во сне очень этому рада, но для вида ворчит:
— И где нас носило?
— Да я, — Андрей объясняет, — домой дорогу не мог найти.
— Ну что ты мелешь?
— Я же тебе говорил, что у меня от твоей ругани крышу сносит, вот её и снесло окончательно.
И Лера действительно видит, что у мужа как бы снесена верхняя часть черепа, в этом месте кожа багрово-синюшная, со свисающими по краям на клочках ослепительно-белыми кусочками кости. И он наклоняет голову, видимо, чтобы Лере лучше было видно, что внутри.
От Леркиного крика проснулся сын, заревел. Успокоила малыша, саму бы кто успокоил, всю трясёт, хлебнула ещё «Хеннесси», на часы глядь — три ночи, Андрея всё нет. «Ну, появится, козёл!..»
Снова погружается в сон. Лера стоит на печальной серой равнине, кое-где поросшей чахлыми кустиками и блёклой травой, и небо над ней серое, безотрадное. К ней подходит Андрей, грустный, и Лере самой тяжело на душе. Глядь — они уже не на той равнине, а в их прихожей, рядом сосед, дядя Миша, недавно умерший от пьянки, и ещё один мужик с ним, незнакомый. Андрей в последний раз смотрит на жену, мужчины поворачиваются и идут к входной двери, она в Лерином сне из оцинкованного железа и без глазка. Эти трое выходят, дверь захлопывается, и сверху начинает сыпаться земля, полностью засыпая входную дверь.
А потом пришло зябкое хмурое утро, и не принесло оно радости героям нашего рассказа: соседские мальчишки зазвонили в дверь, Лерка с похмельной головой открывает:
— Чего надо?
— Тётя Лера, а там дядя Андрей…
Дядю Андрея неподалёку от дома нашли. Голова разбита, ограблен, некоторое время, видимо, полз, потом затих. В больнице пролежал пару дней в коме и помер, не приходя в сознание. Вот и сон в руку.
А то, как Лера убивалась потом, казнила себя, дуру беспросветную, жалела покойного непутёвого, но такого любимого мужа, ну и к бутылке стала часто прикладываться — это, думаю, никому неинтересно…
Как уладить недоразумение
Месяц ярким серпиком освещал макушки деревьев, набегающий ночной ветер шуршал листвой, словно кто-то большой и злобный, достающий до облаков головой («Странной, странной головой» — думала она, лихорадочно работая лопатой), крался по лесу, беззвучно и зло хохоча над тем, что видел. Руки её, отвыкшие от тяжёлого труда, намозолил черенок лопаты, и мышцы ныли адово («Адово, адово!») и мерещилось что тот, огромный и невидимый, смеётся, потирая руки…
«Нет, ерунда всё, мы современные люди, и предрассудки нам всем чужды абсолютно, да-а-а-а… Быстрее, быстрее!» Пачка «Vogue» хрустнула в нагрудном кармане… «Мелочи… Покурю позже, главное избавиться сейчас от ненужного…Ненужного…» Запах свежей земли бил в ноздри нестерпимо. Сумка позади неё всхлипнула, все беды и несчастья прошедших месяцев в этой сумке.
Её первый парень (первый, с которым «это» у неё произошло), всего несколько раз было… Блин, какой из него «отец», а из неё «мать»? Так, сопляки желторотые, всего по шестнадцать, однако же природа, чтоб ей, выдала на гора итог того, что веками совершалось и совершается. Вернее, не природа выдала, она сама выдала. «Выблядок» — так это в народе называется.
Она ото всех скрывала, что живот округляется, что там новая жизнь зародилась, никому не нужная на самом деле. Тогда, весной, когда поняла, что случилось страшное для неё, чего только не делала, разузнавая методы от избавления нежданного плода любви. Ха, любви!.. Траха заурядного а не любви, блин! Подтягивала живот поясами, на самую последнюю дырочку застёгнутыми, потом просто стала надевать самую свободную одежду, бесформенные балахоны там, а под такой вот одёжиной — узкий поясок. Пыталась бить себя кулачками по животу, закрывшись в комнате и ревя, это было больно, очень больно. Несколько раз, пока дома никого не было, принимала ванну: засыпала горчицу в еще кипящую воду и садилась, жжение охватывало ТО место и всё тело, и в пот бросало, но бесполезно. Стройный некогда девичий животик округлялся больше и больше, ненавистный плод и не думал покидать место, где зародился и уж скоро собирался «в люди» выйти, назло своей… матери? Она вовсе не считала себя будущей матерью, потом может быть, когда… Когда по-настоящему повзрослеет, а пока… Пока только живот растёт и соски начинают набухать, а природа всё ещё думает что делает благо.
И когда лето наступило, когда на «семейном совете» загодя было решено что едут в Анапу всей семьёй в этом году, она чуть не на колени падала: «К бабушке, в деревню хочу!». «Паренты» её очумели, но потом рассудили, что дочка большая, пускай, как хочет.
Яма уже метра полтора была… «Не пропадёт ваш скорбный труд» — вертелось в голове. Когда-то в школе учили, кто-то написал… «Неважно, не помню».
