Марго Ланаган - Черный сок
Когда он пошел в чайный шатер, старшие сыновья Барда посмотрели на него так, как он и ожидал.
— А этот зачем здесь? — раздались голоса.
— Двенадцать стукнуло.
— Понятно. Но зачем он здесь?
Не обращая внимания на смешки, Дот уселся в задних рядах, вместе с младшими мальчиками. Ему передали неполный бокал чая, подслащенного на детский вкус, и все равно нестерпимо горького, так что даже горло онемело, и он продолжал судорожно глотать, когда другие, отрыгивая, уже ставили на поднос пустые бокалы.
Бард достал Дом для Троих, откинул бронзовый крючок и положил Дом на колено тисненным картонным боком. Раздался сухой вздох — то ли Барда, то ли Дома.
Бард прикрыл глаза. Кисти его рук сделались огромными и очень красивыми на фоне белых одежд, залитых светом лампы. До этого момента Дот не видел Барда за работой, но теперь, когда в желудке приятно тлел глоток чая, он познал тот уровень совершенства, к которому вечно стремились руки его матери. Барду приходилось иметь дело с убогим инструментом: пыльным, рассохшимся ящиком с двумя клавишами из коровьей кости — однако его руки были столь искусными, что им не составляло труда проникнуть в Дом и в пустых на первый взгляд комнатах отыскать сперва Анне, мать всех матерей, а затем и Роббре, что предварял и завершал певучие фразы Анне, придавая им форму и смысл.
Здесь, в чайном шатре, голоса Двоих звучали громко и отчетливо: Роббре, словно из-под земли, отбивал ритм глухими ударами, от которых у Дота гудело в затылке, а Анне была ручьем черного сиропа, журчащим в черепе между извилинами.
К тому времени как Бард отыскал Вилджастрамаратана, прятавшегося в самом укромном уголке, Дот потерял способность мыслить самостоятельно. Повинуясь мановению гигантских рук, Вилджастрамаратан выхлестнулся на свободу, словно излохмаченная бритвой струна, и начал елозить у Дота в голове, по-детски всхлипывая и карабкаясь голосом на непостижимую высоту.
Сидящие рядом средние и старшие мужчины мерно раскачивались, закрыв глаза. На лицах блестел пот. Дот озирался в тяжелом изумлении: он чувствовал, как в нем прорастает страх, опутывая сердце липкими нитями, и не смел даже поднести к губам недопитый чай из опасения, что малыш Вилджастрамаратан заметит, и повернется в танце, и покажет свое ужасное визжащее лицо.
Мало-помалу голос малыша начал стихать, гармонично вплетаясь в низкие спокойные голоса отца и матери. В отдельные мгновения Вилджастрамаратана нельзя было расслышать в потоке музыки, и по тому как эти мгновения учащались, Дот с облегчением понял, что малыш наигрался и уходит прочь, позволяя ему, Доту, снова быть самим собой. Он поднял бокал с чаем, но из стеклянного круга дохнуло запахом кошмара, и его рука опустилась.
Музыка замерла. Бард закрыл Дом и заговорил, однако пережитое облегчение было столь глубоким, что Дот не понимал ни слова. Он мог думать лишь о голосе Барда, таком мягком и разумном по сравнению с истерикой Вилджастрамаратана и трубным пением его матери и отца. Бард спокойно повествовал о Доме для Троих. Он говорил, что пыльный ящик вмещает в себя благодать мира: и неустанно работающих матерей, и мудрых надежных отцов; но мировое зло тоже выходит оттуда, визжа и пританцовывая, как ватага непослушных детей.
Доту казалось, что Бард снова и снова повторяет одну и ту же мысль. Каждый раз, слыша имена Троих, он надеялся, что этот повтор будет последним, однако Бард и не думал останавливаться, и слушатели покачивались в такт его словам, словно голос Барда был продолжением музыки, которое тоже надлежало пережить; и наконец Дот не выдержал и провалился в забытье.
Проснулся он глубокой ночью. Вокруг, кряхтя, поднимались средние мужчины, и ходил с подносом двоюродный брат Уинсам, Лют, собирая посуду. Не успев подумать, Дот брякнул на поднос бокал, от которого собирался избавиться незаметно: на дне плескалась желтая жидкость.
— Нужно пить до дна, если хочешь понять смысл! — презрительно процедил Лют.
Вернувшись домой, Дот долго лежал без сна, сопя от ярости. Он думал, что пока мужчины мучались музыкой, женщины хлопотали по хозяйству, нянчили младенцев, болтали у очага и отправлялись спать, когда им заблагорассудится. Затихший дом смотрел на него сверху круглым глазом дымохода, исполненным звезд. Семья спала: тяжело сопела Ардент, ровно и спокойно дышала Бонне — мирные звуки наполняли дом жизнью, и Доту меньше всего на свете хотелось покидать утробу этого уютного существа.
Но не в этом ли смысл среднелетия? Он больше не ребенок. Взрослый человек, мужчина. Дот повернулся на бок, обвил голову руками, как делала Ардент, и уснул.
Он не собирался бежать. Такой мысли просто неоткуда было взяться. Просто двумя днями позже, когда мужчины заполночь вернулись с ярмарки, Дот проснулся от их голосов и уже не мог заснуть. Все утихло, снаружи не доносилось ни звука. Он поднялся и вышел из дома. В небе стояли крупные звезды. Не оглядываясь, он быстро пошел прочь по отцовской дороге, хорошо различимой в звездном свете. В путь он не захватил ничего. Даже мыслей.
Когда Дот вышел к людям, солнце уже стояло высоко. Он брел к выросшим из пустыни башням и куполам, спотыкаясь от жажды и усталости, но чем ближе подходил, тем тверже и увереннее делался его шаг.
Ярмарка уже закончилась, поэтому город не встретил его ожидаемым средоточием суеты. Улицы были оживлены, однако давления толпы не ощущалось; запахи животных и еды витали в воздухе порознь, не сплетаясь в плотные неразделимые смеси. Чудеса тоже присутствовали: особняки, облицованные розовым камнем, животные, жующие покупной фураж, урчащие экипажи, бегущие сами по себе, без уклона и тягловой силы. Прохожие щеголяли в нарядах, которые Бард сурово осуждал. Пестрые букеты дорогих тканей играли эмблемами: то коронованной головой, то соцветием, то тортом на ажурной подставке. Блеск драгоценностей слепил глаза. Шеи женщин были окружены ожерельями, в ушах покачивались тяжелые серьги. У мужчин пальцы были унизаны золотыми кольцами. Чем дольше Дот смотрел на эти излишества, тем отчетливей ему казалось, что сам Бард, белый и праведный, сопровождает его в этой экскурсии по грешному миру. Доту хотелось стряхнуть невидимую Бардову руку с плеча. Он тоже был не прочь завернуться в пеструю ткань с эмблемой и стать жизнерадостным горожанином, который, встретив на улице чопорного Барда, смерил бы его удивленным взглядом, как сделала только что женщина с водопадом бус на груди, или буркнул бы невнятное приветствие, как тот высокий парень в куркумовых желтых штанах и лазоревой рубашке.
Дот еще ни разу в жизни не был так голоден. На площади он зашел в пивную, где наполнил желудок сырой водой и немного посидел, собираясь с мыслями. Затем он продолжил прогулку и к полудню достиг окраины города. Там ему встретилось манговое дерево, призывно покачивающее ветвями. На земле лежали спелые лопнувшие плоды. Три крупных манго привели его душу в порядок. Умывшись у колонки, он отправился дальше.
