Дэн Симмонс - Эндшпиль
Барент кинул взгляд на продюсера.
– Я стоял в пятнадцати футах за спиной президента, Тони. Когда раздались выстрелы, я только что вышел из отеля “Хилтона”. Ричард и моя охрана успели затолкать меня обратно.
– Нет, что хотите, но не могу поверить, что Вилли Борден может иметь к этому какое-то отношение, – заметил Кеплер. – Сейчас нам известно больше, чем на прошлой неделе. У Хинкли оказалась длинная история болезни, изобилующая подробностями душевною расстройства. Он вел дневник. Но все это было связано с тем, что он был одержим Джоди Фостер. Так что это абсолютно не относится к делу. Старик мог использовать одного из собственных агентов Рейгана или вашингтонского полицейского, того, которого застрелили. Ведь этот фриц – бывший офицер вермахта, не так ли? Думаю, он умеет пользоваться и более существенным оружием, чем пневматическая винтовка двадцать второго калибра.
– Заряженная разрывными пулями к тому же, – напомнил Барент. – Они не взорвались чудом.
– Чудо заключается в другом – одна из них отскочила рикошетом от дверцы машины и попала в Рейгана, – заметил Кеплер. – Если бы в этом был замешан Вилли, он бы дождался, пока вы не усядетесь с президентом, и тогда бы использовал агента с “узи” или с “мак-10”, не опасаясь провала.
– Утешительная мысль, – сухо заметил Барент. – А ты что думаешь, Джимми?
Саттер промокнул лоб шелковым носовым платком и пожал плечами.
– В том, что говорит Джозеф, есть резон, брат К. Доказано, что парень был не в себе. Зачем было тратить столько сил на сочинение всей этой истории, чтобы в результате промазать?
– Он не промазал, – покачал головой Барент. – Он пробил президенту левое легкое.
– Я имел в виду тебя, – широко улыбнулся Саттер. – В конце концов он впервые присутствовал в качестве полноправного члена на заседании Клуба Островитян.
– Тони? – Барент повернулся к Хэроду.
– Не знаю, – откликнулся тот. – Просто не знаю.
Барент кивнул Ричарду Хейнсу.
– Может, это сумеет помочь нам в наших рассуждениях.
Свет опять погас, и на экране задергалось зернистое изображение, зафиксированное на восьмимиллиметровой пленке, которое позднее было переведено в видеозапись. Это были разрозненные массовые сцены. Перекрывая толпу, проносились полицейские машины, кавалькады лимузинов и передвижные средства тайной службы. Хэрод понял, что это приезд президента в отель “Хилтон” в Вашингтоне.
– Мы отыскали и конфисковали всевозможные частные записи, сделанные в этот момент, – прокомментировал Барент.
– А кто это “мы” ? – поинтересовался Кеплер. Барент приподнял одну бровь.
– Несмотря на то что безвременная кончина Чарлза стала для нас большой потерей, Джозеф, мы продолжаем сохранять определенные контакты с известными кругами. Вот это место.
На экране возникла почти пустая улица и чьи-то затылки. Хэрод догадался, что снималось это с расстояния тридцати-сорока ярдов от места выстрела, с противоположной стороны улицы. И снимал человек, страдавший нервной трясучкой. Попыток привести камеру в неподвижное состояние почти не предпринималось. Звука не было. О том, что были произведены выстрелы, можно было догадаться только по усилившемуся волнению толпы. Объектив камеры в это мгновение не был направлен на президента.
– Вот! – воскликнул Барент.
Кадр застыл на большом видеоэкране, угол зрения, под которым велась съемка, был неудобным, но между плечами двух зевак отчетливо виднелось лицо пожилого человека лет семидесяти. Из-под клетчатой спортивной кепки выбивались седые волосы. Он стоял на противоположной стороне улицы и внимательно наблюдал за происходящим. Взгляд его маленьких глаз был холоден и спокоен.
– Это он? – спросил Саттер. – Ты уверен?
– Но он не похож на человека с фотографии, которую я видел, – откликнулся Кеплер.
– Тони? – вновь спокойно осведомился Барент.
Хэрод почувствовал, как на его лбу и верхней губе выступили крупные капли пота. Застывший кадр был зернистым, искаженным из-за плохого объектива, снят под неудобным углом и на дешевой пленке. Нижний правый угол кадра был засвечен. Хэрод мог бы сказать, что изображение слишком туманно, что он не уверен. Он мог еще не впутываться во все это – и в то же время не мог.
– Да, – кивнул он, – это Вилли.
Барент опустил голову, Хейнс выключил экран, зажег в салоне свет и отбыл. В течение нескольких секунд стояла полная тишина, если не считать успокоительного гула реактивного двигателя.
– Может, это всего лишь случайное совпадение, Джозеф? – осведомился К. Арнольд Барент, обойдя стол и усаживаясь в кресло.
– Нет, – откликнулся Кеплер. – И все же я ничего не понимаю! Что он пытается доказать?
– Возможно, всего лишь то, что он по-прежнему действует, – предположил Джимми Уэйн Саттер. – Что он ждет. Что он может захватить любого из нас, когда того пожелает. – Преподобный опустил голову, так что его щеки и подбородок прорезали глубокие складки, и улыбнулся Баренту сквозь свои бифокальные стекла. – Полагаю, ты на время воздержишься от появлений в общественных местах, брат К.? – спросил он.
Барент скрестил руки на груди.
– Это наше последнее собрание перед летним выездом в июне на остров. До этого времени.., я уеду из страны.., по делам. Прошу всех вас принять необходимые меры предосторожности.
– Меры предосторожности против чего? – осведомился Кеплер. – Что ему надо? Мы уже предложили ему членство в клубе по всем возможным каналам. Мы даже послали к нему с этой информацией еврея-психиатра и убеждены в том, что он успел связаться с Лугаром, перед тем как оба погибли во время происшедшего взрыва...
– Идентификация не была исчерпывающей, – оборвал его Барент. – У дантиста в Нью-Йорке не была обнаружена карточка Соломона Ласки.
– Да, – согласился Кеплер, – ну и что? Наше сообщение почти наверняка было получено фрицем. И чего он еще хочет?
– Тони? – спросил Барент, и все трое повернулись к Хэроду.
– Откуда мне знать, чего он хочет?
– Тони, Тони, – покачал головой Барент, – ты сотрудничал с ним в течение многих лет. Ты ел с ним, беседовал с ним, шутил с ним... Чего он хочет?
– Играть.
– Чего? – спросил Саттер.
– Как играть? – наклонился вперед Кеплер. – Он хочет играть в летнем лагере на острове? Хэрод покачал головой.
– Он знает о ваших играх на острове, но ему нравятся другие Игры. Думаю, ему это напоминает прежние времена. Как в Германии, когда он и эти две старые шлюхи были молодыми. Это как шахматы. Вилли становится сам не свой, когда дело доходит до шахмат. Он как-то рассказывал мне о своих снах: он считает, что все мы – фигуры в дьявольской шахматной партии.
