Алексей Атеев - Код розенкрейцеров
– Видите ли… – Егор запнулся и задумался.
Хозяин дипломатично молчал.
«Рассказать или нет? – лихорадочно соображал Олегов. – Человек действительно разбирается в вопросе… Может помочь. В чем, собственно, помочь? А может, ему самому будет интересно? Или все-таки не стоит? Что-то не туда он лезет. Для диссертации вся эта средневековая «хиромантия» вряд ли пригодится… Ладно, расскажу».
– Если не желаете делиться, то и ни к чему, – мягко сказал Коломенцев.
– Нет, почему же. Тут никакой тайны нет. Действительно, это не моя сфера. Я, видите ли, занимаюсь советским периодом истории нашего государства. Но недавно вот отправился на дачу… – довольно неожиданно закончил он.
– Очень за вас рад, – удивленно поднял брови хозяин.
– И там обнаружил некие странные документы, записки. Совершенно случайно, учтите. Это старые рукописи на немецком языке. Большую часть я просто не понял, хотя языком владею, а из того, в чем разобрался, уяснил: записки или дневник велись неким розенкрейцером, не то чехом, не то немцем, попавшим в нашу страну во время войны или чуть раньше. Он привез с собой детей, на которых, если я правильно понял, возлагались некие надежды именно мистического характера.
Хозяин слушал Олегова со все возрастающим любопытством. Это было заметно по блеску его глаз, сосредоточенному лицу. Он подался вперед, к своему гостю, словно боясь пропустить хоть слово.
– Так вот, – продолжил Егор, – другой на моем бы месте выбросил эти тетрадки, а я из профессионального интереса и отчасти от нечего делать давай их штудировать. Словом, заинтересовался, да так, что плюнул на дачную жизнь и подался в библиотеку, а потом к вам…
Коломенцев качнул головой, словно не веря услышанному.
– А где эти бумаги? – спросил он.
– Естественно, я их с собой не взял, оставил на даче. Там, в сундучке… Они в сундучке хранились, на чердаке дома, где я живу. Так вот, там еще была та книга… «Химическая свадьба…»
– Неужели?!
– Приезжайте, убедитесь, – шутливо предложил Егор.
– Да я хоть сейчас, – к его удивлению живо отреагировал Коломенцев. – Если это, конечно, удобно.
«Однако! – поразился Олегов. – Неужели ему так интересно? Отдать бумаги, что ли? И с плеч долой».
– Вы извините мою настойчивость, но все вами рассказанное необычно. Следы розенкрейцеров здесь? Невероятно. А как звали автора записок?
– Иван Иванович Пеликан.
– Пеликан!
– Это хозяйка мне сказала. Настоящего имени, говорит, не помню, а звали мы его Иваном Ивановичем.
– И что с ним стало?
– Умер. Попал под поезд.
– Так-так. Значит, вы не возражаете, если я поеду с вами и взгляну на записки?
– Да ради бога. Сегодня, наверное, уже поздно, давайте завтра с утра. Только ведь среда – будний день. Вам не на работу?
– Не волнуйтесь, я договорюсь. Прямо сейчас договорюсь, – со странной горячностью произнес Коломенцев.
– Тогда до завтра. Встречаемся в половине восьмого на вокзале у центрального входа.
И несколько удивленный Олегов покинул обиталище необычного человека.
Ранним утром следующего дня Олегов, нагруженный кульками и свертками, беспокойно топтался на заплеванных ступеньках входа в вокзал, то и дело поглядывая на часы. Поезд отходил без пятнадцати восемь, а Коломенцева все еще не наблюдалось.
«Дурак, взял и на него билет, – клял себя Егор, – теперь бежать в кассу, сдавать… Еще, чего доброго, опоздаю. Наверное, не придет, не сумел договориться или передумал».
Но ровно в половине восьмого Коломенцев появился.
«Пунктуален» – отметил Олегов.
– Вы, я вижу, волновались? – извиняющимся тоном поинтересовался Коломенцев.
– Нисколько, – уверил его Олегов, – хотя определенные сомнения имелись. Я даже билет вам купил.
– Отлично. Тогда вперед. Позвольте помочь, взять часть вашей поклажи, вы нагружены, извиняюсь, как верблюд.
– Семья… – невнятно объяснил Олегов. – А с работой договорились?
– Все в порядке. День свободен.
Егор оглядел своего нового знакомого. Тот был облачен в легкий парусиновый костюм белого цвета, такие же парусиновые туфли, ворот вышитой украинской рубашки расстегнут, а голову венчала соломенная шляпа.
– Да вы прямо дачник.
– Отправляясь в экспедицию, нужно одеваться соответствующим образом, – вполне серьезно сообщил Коломенцев, и Егор внутренне усмехнулся: «Да он педант».
Они уселись на жесткие плацкартные места, паровоз дал гудок, и поезд тронулся. В вагоне, как и прежде, было почти пусто. К своему удивлению, среди немногочисленных пассажиров Олегов опознал прошлого попутчика – старичка с удочками. Тот вежливо приподнял кепку, показывая, что тоже заметил Егора, но остался на своем месте, чему историк даже обрадовался.
– Ваш знакомый? – поинтересовался Коломенцев.
– Разговорились в прошлую поездку, – объяснил Егор. – Несколько утомителен.
Коломенцев понимающе кивнул головой.
– Наверное, много говорит. Стариковская словоохотливость. Иной раз хочется поделиться с кем-нибудь опытом, потолковать о своей жизни, расспросить о чужой. Вполне простительная слабость.
– Согласен с вами.
– Я вот тоже хотел рассказать о себе, но…
– Что вы! Мне, напротив, очень интересно. Ваши знания просто-таки интригуют.
– Ну, если вы не против. Я считаю необходимым, чтобы человек, с которым я собираюсь длительное время общаться, представлял, что я и кто я. На предмет возможных недоразумений.
Егор насторожился.
– Дело в том, – объяснил свои слова Коломенцев, – что я живу в СССР всего второй год. До этого обитал в Харбине, потом в Шанхае, позже перебрался в Сан-Паулу, это в Бразилии. А теперь вот вернулся на родину. И нисколько об этом не жалею.
– Да уж. Кидало вас по миру.
– Это верно. Родился за два года до начала нового века, то есть в 1898 году. Родители мои из купеческого сословия. Отец, дед, прапрадед всю жизнь занимались мукомольным делом, и прадед, как я слышал, тоже был мельником. Словом, потомственные… Первогильдийные купцы. Мельницы, ссыпки, элеваторы… – все имелось. И меня, естественно, по этой же части пустить хотели. Только я, знаете ли, ни в какую. С четырнадцати лет в Гейдельберг рвался философию изучать… Родитель мой, царствие ему небесное, Степан Харитонович, поупирался, но отпустил. В Гейдельберг попасть оказалось невозможно – война. Я и махнул в Стокгольм. В армию меня не взяли, не стоит скрывать, не без отцовской помощи. Я, право, и не стремился. Учился себе в университете, радовался жизни, встречался с девушками. Правда, Швеция в этом смысле довольно консервативна. Стокгольм не Париж. В России все время что-то происходило, какие-то революции, перевороты… Новости узнавал из газет. Потом стали приходить письма, день ото дня все тревожнее. Наконец отец потребовал, чтобы я немедленно вернулся. Что ж! Отцовская воля – закон. Добирался до Нижнего (мы в Нижнем Новгороде, теперешнем Горьком, проживали) чуть не месяц. Тут белые, там красные, и везде шлепнуть без суда могут. Однако пронесло. Приехал домой. Отца к тому времени арестовали и, извиняюсь за выражение, поставили к стенке. Имущество экспроприировали. Они, конечно, могли уехать, но все меня дожидались. Ладно. В Нижнем советская власть твердо держалась. Мы (мать, две младших сестры, тетя с племянником) решили бежать. Зашили золото в верхнюю одежду, бриллианты в белье – и вперед. Не знаю, куда? А кругом!!! Такие страсти творились, что не приведи господь! Все смешалось. Добрались мы до Челябинска, там чехословаки, так вместе с ними по Великому сибирскому пути и продвигались. И при белых несладко приходилось, что ни станция – обыски, шмон. Золото искали. Нашли, конечно.
