Александр Куприн - Святочные истории
— Что с тобою сделалось?.. где она?
— Ой-ой-ой! ее нет?
— Чего же ты смотрел, мошенник?
— Чего я смотрел! я только оборотился от нее и стал подгребать уголья… ой, ой… мочи нет… как она толкнула меня в огонь, ударила по шее…
— Да ведь она была связана.
— А черт ее знает, как она развязалась, окаянная. Сам бес ей, видно, помог… да отнесите меня на печь. Я прозяб.
— Куда ж она бежала?
— Она побежала в покои…
Несколько человек бросились тотчас в дом.
— Но как попал ты под забор?
— От удара лежал я без памяти… Она из дома опять прибежала ко мне… взяла да связала… да за ноги и оттащила к забору, в крапиву…
— А после что?
— В покоях нет нигде: мы перешарили все мышьи норки, — прибежали сказать разбойники.
— А после что она сделала, тебе говорят, хромой черт?
— А как мне было видеть… Я слышал только, собаки лаяли вот там… к калитке.
— Да что же, дьявол, ты не сказал этого прежде?
— Братцы! опять на коней! — закричал в бешенстве Иван Артамонович. — Врассыпную! И кто привезет ее сюда живую, тому вся моя доля и тому я слуга до второго пришествия; смотрите ж, чтобы не посмеялася баба над молодецкою шайкою!
Человек восемь разбойников тотчас поскакали из ворот во все стороны, ругая и страшно проклиная нашу героиню, которая в другой раз нанесла им такое оскорбление.
Остальные, уложив привезенную добычу в подвалах, пустилися вслед за ними. Дома остались человек пять особенно уставших и Иван Артамонович, который вне себя от ярости то подкладывал дрова, то подходил к воротам смотреть, не везут ли беглянку, то раздувал огонь, то разжигал клещи.
Избегнет ли несчастная женщина приготовленных мучений? Получаса еще не прошло, как она оставила адское жилище. Далеко ли могла она удалиться! Одна, не зная дороги, в дремучем лесу, в котором среди белого дня заблуждаются, может ли она укрыться от своих преследователей? Они знают все заячьи тропинки! Они не оставят ни одного кустика без осмотра. И сколько пустилось их за нею в погоню? Двадцать. Все они раздражены на нее за смерть двух главных своих товарищей. Их злоба теперь получила новую пищу, им стыдно упустить жертву, с таким трудом приобретенную… Притом, спасшись, она может служить к их погибели… Несчастная! Для чего же она поверила обольстительной надежде, для чего за сомнительную минуту отважилась на лишние мучения?
Впрочем, любезные мои читатели, я не скажу вам вдруг, хорошо ли или дурно она это сделала; и скажу вам только, что много обстоятельств может встретиться в ее пользу, так же как и во вред ее; а какие из них случились именно, то есть погибла ли она или спаслась, о том вы узнаете не так еще скоро.
Бывали ль вы, московские мои читатели, в Охотном Ряду накануне Благовещенья или Светлого воскресенья? [34]Видали ль вы там, как, в исполнение священного завета старины, добрые наши простолюдины выкупают пленных птичек и из своих рук пускают на волю? Случалось ли вам когда слышать самый первый звук, которым под облаками поздравляют они Божие творение?
Ах! этот святой звук всегда проникал до глубины моего сердца. Никакая ученая музыка не производила во мне приятнейшего умиления. Я не знаю сильнейшего выражения беззаботной, чистой, полной радости: освобожденная пташка в одну минуту забывает свой грустный плен, свою тесную клетку; она не боится ни людей, ни сетей; она чувствует только свою волю; она только наслаждается своим счастием. Счастливее и счастливее — взвивается она выше и выше…
С таким-то чувством наша Настенька оставила ужасный вертеп разбойников: она бежит, бежит, не оглядываясь, не слыша земли под собою; ничто ее не останавливает — чрез колючие иглы, по колено в болоте, по грязи, в частом кустарнике она бежит, как будто по гладкой дороге.
Темнота в лесу ужасная: на небе, покрытом тучами, не мелькнет ни одна звездочка, не выглянет месяц; но ей кажется, что все светло вокруг нее; и она бежит прямо, ни на шаг не сворачивая в сторону, перепрыгивает, переползает, наклоняется, нагибается, боком, всем телом. Ночь холодная, осенняя; но она вся горит, и пот катится с нее градом. Из лица ее течет кровь, волосы треплются ветром, платье беспрестанно зацепляется…
Нужды нет! она утирает лицо, расправляет волосы, отрывает лохмотье, и все дальше, все дальше, по одному направлению.
Наконец повеял утренний ветерок, небо мало-помалу очистилось, занялась заря и стало рассветать. Глаз ее устремляется сквозь древесную чащу на самый край: не видать ли какого жилья, не встречается ли человек, не близка ли дорога?..
Нет, глушь и дичь кругом, и лесу нет конца, Ах, если она заблудилась! Силы ее оставляют, колена подсекаются, ей трудно переводить дыхание… и в эту минуту вдали послышался конский топот, раздались людские голоса. Господи! это верно они!
Несчастная побледнела, ей представились уже их зверские лица, их дикие вопли, она уже мучится. Вдруг опять все затихло. Так! Опасность, верно, только почудилась расстроенному воображению! Но страх подкрепил ее силы. Она опять пускается…
Шум послышался снова… громче и громче… прямо на нее. Нет! Это точно разбойники. Что делать?
Спастись невозможно. Несчастная женщина остановилась, осмотрелась кругом: перед нею дерево — высокое, суковатое, с широкими, густыми ветвями. Последняя надежда. Она бросается на него, с ветви на ветвь; гнется одна — она уж на другой, на третьей… перебирается выше и выше… и долезла до вершины; там укрылась она так ловко в листьях, что снаружи ее стало неприметно, и шум, произведенный в дереве, затих, прежде чем показались разбойники.
Их было двое.
— Проклятая! вот не было горя, да черти накачали! Чем бы теперь пировать на радостях, а мы на холоду стучи зубом о зуб! Ох, если б теперь попалась мне в руки… Те, постой. Что-то шумит.
Разбойники, приблизясь, остановились под самим деревом, на котором, ни жива ни мертва, ожидала решения своей судьбы несчастная Настенька.
Ну если отломится сучок, ну если она потеряет равновесие, из рук выронит ветвь… на ней нет башмака… ну если он скинулся, когда она лезла на дерево или где-нибудь вблизи, и разбойники увидят его на земле!
С каким горячим чувством стала молиться несчастная!
— Нет, тебе, верно, так показалось, — возразил другой, прислушиваясь к шороху.
— Чего, братец, показалось — смотри, вон пробирается волк, видишь, как сверкает он глазами… Прицеливайся, пали.
И разбойники в два ружья выстрелили в дикого зверя, который с страшным стоном в ту же минуту упал мертвый.
— Мы оставим добычу здесь, — сказал старший разбойник, прикалывая волка, — а сами поедем дальше.
