Стивен Кинг - Солнечный пёс
— Что это? — спросил мистер Дэлевен.
— О чем вы? — переспросил Поп, словно не знал, что именно об этом в прошлый раз не захотел говорить Кевин, что именно сей предмет окончательно склонил мальчика к решению разбить камеру.
— Под шеей пса, — уточнил мистер Дэлевен. — Ошейника нет, но у него что-то повязано, шнурок или тонкая веревка.
— Не знаю, — бесстрастно ответил Поп. — Может, знает ваш мальчик. В его возрасте зрение поострее, чем у нас.
Мистер Дэлевен повернулся к Кевину:
— Можешь ты определить, что это?
— Я… — Кевин замолчал. — Что-то маленькое.
Ему вспомнились слова отца: «Если она никогда не спросит тебя, не скажешь и ты… По таким законам живут в мире взрослых». А сейчас он спрашивал Кевина, не знает ли тот, что у собаки под шеей. Кевин не хотел отвечать на этот вопрос, а потому сказал неопределенное: что-то маленькое. Так оно и было. Только Кевин знал, что это.
Отец вроде бы говорил и про это. Пройти по острию, не свалившись в болото лжи.
Но он же не мог видеть, что там. Не мог. Просто знал, что это. Глаз видел, мозг предполагал, а сердце понимало. Вот сердце и поняло, что камеру, если он прав, надо уничтожить. Надо.
В этот момент Попа Меррилла внезапно осенило. Он выключил телевизор.
— Фотографии у меня внизу. Я привез их вместе с видеопленкой. Я видел эту штуковину, разглядывал ее в увеличительное стекло, но все-таки не понимаю, что это… но нечто знакомое, клянусь Богом. Сейчас принесу фотографии и увеличительное стекло.
— Мы тоже спустимся. — Кевин привстал. Вот этого Поп как раз и не хотел, но тут мистер Дэлевен (благослови его, Господи!) сказал, что, возможно, они захотят просмотреть пленку после того, как положат пару-тройку фотографий под увеличительное стекло.
— Вернусь через минуту. — И Поп шустро запрыгал вниз, словно птичка с ветки на ветку, прежде чем кто-то успел произнести хоть слово.
Кевин не протестовал. У него наконец-то созрела чудовищная идея, и не оставалось ничего другого, как обдумать ее.
Идея эта имела отношение к странно плоскому изображению на полароидных снимках. Все запечатленное имело только два измерения. Остальные фотографии тоже имели два измерения, но они как бы предполагали наличие третьего, даже если съемки производились простым «Кодаком-110». И предметы на полученных фотографиях — на которых изображалось то, чего никто не видел в видоискателе или где-то еще, — тоже были плоские, двухмерные. Все. За исключением пса.
Пес плоским не был. Его изображение не только предполагало трехмерность, он действительно обладал третьим измерением, какое было в голограммах или стереофильмах, которые нужно смотреть в специальных очках, чтобы совместить двойные образы.
Это не полароидный пес, думал Кевин. Он не из нашего мира, в котором сделаны эти фотографии. Это безумие, я понимаю, я знаю, что так оно и есть. Только что же это означает? Почему моя камера вновь и вновь фотографирует пса и… что фотографируют полароидный мужчина или полароидная женщина? Он или она видят пса? Если это трехмерный пес, попавший в двухмерный мир, может, он или она не видят жуткого пса… не могут видеть. Говорят, что для нас время — четвертое измерение: знаем, что оно есть, но видеть его не можем. Мы даже не чувствуем, как оно проходит, хотя иногда, когда очень уж скучно, нам вроде бы кажется, что мы чувствуем время.
Вот тут Кевин начал понимать: все, о чем он думал сейчас, не так уж и важно, потому что есть другие, более важные вопросы, можно сказать, жизненно важные.
Например, что делает собака в его камере?
Ей нужен он, Кевин, или все равно кто? Сначала он думал, что все равно кто, так как фотографировать мог кто угодно. Но эта вещь на шее собаки имела самое непосредственное отношение к нему, Кевину Дэлевену, и ни к кому больше. Сие означало: собака хотела что-то сделать только с ним? Если это так, то про все остальные вопросы можно забыть. Намерения пса не оставляли сомнений. Этот жуткий глаз, эта оскаленная пасть. Пес жаждал: во-первых, выскочить из полароидного мира; во-вторых, убить.
Там есть мужчина или женщина, думал Кевин, с камерой в руках, которые даже не видят собаку. А если фотограф не видит собаку, то и она не видит фотографа, то есть последний в полной безопасности. Но если собака действительно трехмерная, может она и видит то, что вне камеры, видит того, кто пользуется камерой. Может, речь все-таки не обо мне. Не только обо мне. И ее цель — тот, кто держит камеру в руках.
Однако… вещь, повязанная на шее. Как насчет этого?
Кевин думал о черных, злобных глазах пса. Бог знает, каким образом в полароидный мир попал этот пес, но, когда его начали фотографировать, он получил возможность заглянуть в наш мир и захотел перебраться сюда. В глубине души Кевин был убежден, что, вырвавшись, пес первым делом захочет убить его, — вещь на шее кричала об этом. А что потом?
После Кевина будет убивать кого угодно.
Любого.
Собака шла вдоль забора. Услышала жужжание полароидной камеры. Повернулась и увидела…
Что? Свой собственный мир или Вселенную? Мир, достаточно схожий с прежним миром пса, где животному нравилось жить и охотиться? Не важно. С каждым новым снимком пес будет подбираться все ближе. Ближе и ближе, пока… пока что? Пока каким-то образом не вырвется наружу?
— Глупо, — пробормотал Кевин. — Так не бывает.
— Что? — Отец оторвался от своих размышлений.
— Ничего. Я говорил сам с со…
Снизу донесся вскрик Попа Меррилла.
— Черт побери!
Отец и сын переглянулись.
— Пойдем поглядим, что случилось. — Мистер Дэлевен встал. — Надеюсь, он не упал и не сломал руку. С одной стороны, хочется на это надеяться, с другой… ты понимаешь.
А если Поп снимал моей камерой, подумал Кевин. Если внизу пес?
Но страха в голосе старика не слышалось, только раздражение и удивление. И, разумеется, внизу они не увидели собаки размером со среднюю немецкую овчарку, выпрыгнувшей из полароидной камеры «Солнце-660» или из какой-нибудь фотографии. С тем же успехом можно пытаться протащить посудомоечную машину через замочную скважину.
Однако страх за себя, за отца, даже за Попа Меррилла, не покидал Кевина.
* * *Поп Меррилл радостно скатился со ступенек. При необходимости он бы подменил камеры прямо у них под носом. Будь мальчик один, могли бы возникнуть проблемы: Кевин уже вступил в тот возраст, когда кажется, что знаешь все и вся. Другое дело его отец, которого обвести вокруг пальца все равно что украсть у младенца бутылочку с молочной смесью. Рассказал ли Джон сыну о той передряге в молодости? Судя по тому, как мальчик смотрел на него — иначе, настороженно, — Поп Меррилл решил: рассказал. А что еще сказал отец сыну? Позвольте угадать. «Он разрешил тебе звать его Поп? Значит, собрался обдурить тебя». Это на закуску. «Он змея подколодная, сынок». Это на первое. И уж, конечно, самое главное: «Говорить буду я, парень. Я знаю его лучше, чем ты. Положись на меня». С такими, как Дэлевен-старший, мистер Умелец разбирался, как другие люди — с жареной куриной ножкой: нежной, вкусной, сочной, с мясом, легко отделяющимся от кости.
