Ужасы войны (ЛП) - Каррэн Тим

- Чертовы суки, где ваш Мохаммед теперь? Где ваш лживый пророк, пока мы возлагаем жареные жертвы на алтарь Господа?

- Точно! - выпалил Гетто. - Аллах не пришел замазать ваши раны, зашить кишки и спасти души. Он просто не явился, суки.

- Что с вами, люди, не так? - сказал Чувак, отвращенный всем этим.

Никто не понял, к кому он обращается - к отряду или к иракцам.

- Глянь на эти дыры в них, йоу! - хихикнул Гетто, и это почти походило на всхлип.

- Всем заткнуться, - сказал лейтенант, пытаясь поговорить со старухой.

Он учился языку и знал свое дело. Мертвые гражданские. Ох, это была беда.

Она рычала на него на каком-то гортанном языке, не арабском и даже не персидском, изрыгая загадки и заклятья.

Чувак стоял, дрожа, дезориентированный - слишком мало сна, слишком много действия. Слишком много амфетаминов, чтобы держаться. Он смотрел на тела, и его желудок сжался, ползая по стенкам живота.

Господи, мертвые дети.

Бешеная Восьмерка хихикал, потому что смерть его возбуждала и заставляла чувствовать себя живым. Он понимал то, чего не понимали другие: жизнь - это прелюдия, а смерть - кульминация.

Лейтенант сдался. Какой смысл? Иногда эти люди вели себя так, будто не понимали даже собственный язык. Он отвернулся от старухи на три секунды, но этого хватило.

Она выхватила нож и бросилась на него. Бешеная Восьмерка всадил в нее шесть пуль, почти разрезав пополам.

- Бог сказал свое слово, - произнес он.

Старуха свернулась на полу, как мертвый паук, рот открыт. Пока Чувак смотрел, из него выползла одна отвратительная муха.

* * *

-Это было не дерьмо, - шепчет он себе, пытаясь забыть тот день, как, наверное, будет пытаться забыть его всю жизнь. - Это было даже не дерьмо.

Собаки ушли, и на один фаталистический, иллюзорный момент его желудок сжимается в кулак, потому что ему кажется, что их спугнуло что-то худшее.

Но там ничего нет. Ничего на прицеле.

* * *

Ночь - худшее время.

Такая ночь бывает только в песчаной стране, где электрические огни - вымирающий вид, а тьма не просто тенистая, а черная, как смоль. Чернота, как в канализации в полночь. Чернота, как внутри мешков для тел. Чернота, как души людей, что охотятся на других людей.

Пока Говнюк ворчит о том, как Бетти Лу показывает свои прелести парням дома, а Простак жалуется сержанту Пшенице, что не может нормально сходить в туалет уже недели, Чувак прислоняется к низкой каменной стене, глядя на мертвых через свои приборы ночного видения. Он всегда наблюдает. Он тайно боится темноты и не доверяет тому, что в ней движется, поэтому смотрит, ждет и держит свой М4 наготове. Трупы разбросаны повсюду, целые и по частям. Слава богу за ночной холод, чтобы не вдыхать их запах смерти.

- Черт, Чувак, - говорит Простак, сидя в песке, спиной к стене. - Спорю на пачку "Мальборо", что до трех утра там ничего не шевельнется.

Чувак пожимает плечами:

- Принимаю.

Бешеная Восьмерка и Гетто сидят рядом. Бешеная Восьмерка молчит, и это хорошо. Гетто болтает о своей будущей хип-хоп империи, которую построит с нуля, когда вернется на американскую землю. Все его игнорируют. Ему все равно - он будет говорить, есть слушатели или нет. Простак только вздыхает.

Чувак следит за мертвыми на улице, потому что иногда хаджи-охотники за головами прячутся с русскими снайперскими винтовками, ожидая, что глупые американцы выйдут искать карты или трофеи. Вот тогда они и стреляют. Минута - ты роешься в темноте за иностранным оружием и сувенирами, а в следующую - твои мозги блестят на булыжниках.

Пыльные, уставшие, дрожащие в ночном воздухе, ободранные остатки 1-го взвода ждут, потому что так хочет Пшеница. Чувак уже сказал ему, что все это бесполезно - с их курением, руганью и шумом хаджи будут сидеть тихо, но Пшенице плевать на его мнение. Он сержант, и, как он любит повторять, если ты не сержант, ты даже не настоящий солдат. Так что молчи, заткнись и сиди.

- Серьезно, сержант, я не срал уже вечность, - говорит Простак.

Пшеница качает головой:

- Господи, ты и твоя задница. Мне плевать на твои кишки, клоун.

- Надо тебе, братан, закинуть буррито с фасолью в столовке, - вставляет Гетто. - Я три дня зеленью срал после этого, йоу.

Простак вдавливает сигарету в песок:

- Сержант, скажи ему, чтоб прекратил эту хрень.

- Какую хрень? - спрашивает Пшеница.

- Это его бандитское трепло, будто он барыга на углу. Я вырос среди такого дерьма. Не хочу это слышать, вот что я говорю.

- Жесткий чувак, - бормочет Гетто.

- Оба заткнитесь, - обрывает Пшеница. - Хватит красть мой кислород.

Вот как безумна эта война. Гетто - парень из кукурузных полей Бугерснота, Небраска. Где-то среди початков он подцепил уличный стиль и стал "оригинальным гангстером". Хочет быть хип-хоп магнатом. А Простак, пацан из Восточного Лос-Анджелеса, не хочет ничего общего с этим. Ему нужна толстая жена и ферма. Он даже признается, что любит кантри. Как будто они поменялись личностями. Никто не мог это понять. Но иногда в войне ничего не имеет смысла.

- Стоп, - тихо говорит Чувак, и все напрягаются, как пружины. Они знают, что он что-то заметил. Тон его голоса говорит сам за себя: - Что-то шевельнулось.

* * *

- Собака, - ворчит Пшеница под нос. - Это ебаная собака.

- Вот и все, - говорит Говнюк.

Надежда в его голосе почти разрывает сердце; она могла бы выжать слезы из камня. Ему осталось меньше двух месяцев, и он хочет, чтобы они прошли легко и гладко. Не хочет домой в мешке или без полного набора конечностей и яиц. Два месяца. Он уже мечтает о днях, когда их станет меньше десяти.

Бешеная Восьмерка тоже выглядывает из-за стены, сканируя темноту своим пулеметом М249 SAW. У него полный боекомплект, и он отчаянно хочет его выпустить. В тихие ночи, когда другие пытаются вздремнуть или расслабиться, Бешеная Восьмерка все еще на войне, говорит о своем оружии, что он может с ним сделать, как это инструмент любви и смерти. Как он должен опустошать его каждый день, иначе не удовлетворен. Он будет трещать об этом, пока кто-нибудь - обычно Простак или Гетто - не скажет, что это звучит, будто он про свой член говорит.

- Дай мне силуэт, о милосердный Боже, - бормочет Бешеная Восьмерка. - Хоть один силуэт, чтобы я мог его завалить во имя твоей славы.

- Заткнись, ты, чокнутый, - говорит ему сержант Пшеница.

Он осматривает улицы через свои приборы ночного видения, похожий на лупоглазого марсианского захватчика.

- Ничего не вижу, - говорит он.

- Нет... подожди, - тихо бормочет Бешеная Восьмерка. - Что-то... видел, как что-то шевельнулось... клянусь. Хочешь, я встряхну кусты? Покажу неверным руку Господа всемогущего?

- Держи огонь при себе, пока я не скажу.

- Вы, ребята, понимаете, что вы дергаетесь из-за каких-то собак, да? - спрашивает Простак. - Они просто голодные. Не наелись раньше, вот и вернулись. Погрызут и уйдут. Успокойтесь.

- Он прав, - говорит Пшеница. - Всем остыть. Вы шумите, как десять обезьян, трахающих ведро.

Но Чувак не уверен - он что-то слышал там. Что-то, что не имеет смысла: жужжание, похожее на крылья огромного насекомого.

Мерф хмыкает. Сигарета висит у него во рту, пока он держит М4 в боевой готовности. Как и Бешеная Восьмерка, он всегда готов стрелять. Кажется, ему это нравится, будто все его жизненные разочарования и обиды воплощены там в виде хаджи, и он не успокоится, пока не перебьет их всех. У него гранатомет М203 под стволом М4, и мало что в жизни приносит ему столько радости, как стрельба из него. Когда дерьмо летит, и вокруг рвутся снаряды, он чертовски взволнован, точно отправляя гранаты на вражеские позиции. Как фанат баскетбола радуется трехочковому с половины площадки, буя!

Однажды Чувак спросил его, почему он так мало говорит. Мерф ухмыльнулся и сказал: