Дрю Карпишин - Вознесение
Грейсон задался вопросом, много ли знал о девочке Призрак на самом деле в ту ночь, когда отдал ему Джиллиан. Знал ли он о ее умственном состоянии? Знал ли он о том, что в один прекрасный день Альянс запустит программу, подобную Проекту Восхождение? Отдал ли он ребенка Грейсону, полностью осознавая, что однажды прикажет ему отдать ее?
Он открыл пакетик и осторожно отсыпал маленькую горку мелкого порошка. Достаточно, чтобы справиться с ломкой и не более того. Кроме того, у него будет уйма времени, чтобы прийти в себя до того как они достигнут Академии.
Поначалу ему было легко. Джиллиан росла, как и все прочие маленькие девочки. Каждый месяц к ней приезжали специалисты Церберов: брали анализы крови и показания альфа-волн, проверяли ее здоровье, рефлексы и развитие. Но даже несмотря на всех этих докторов, Джиллиан оставалась здоровым, счастливым ребенком.
Признаки ее необычности стали проявляться где-то между тремя и четырьмя годами. Неизвестное диссоциативное расстройство, как сказали ему эксперты. Легко обнаружить, но сложно лечить. Тем не менее, они пытались лечить — подвергали ее различным видам лекарственной и поведенческой терапии. Но все их попытки не увенчались успехом. С каждым годом она становилась все более отстраненной, все больше замыкалась в себе, в своем собственном сознании.
Растущая эмоциональная отчужденность между ними должна была по идее помочь Грейсону легче пережить тот момент, когда Церберы решили отдать ее в Проект Восхождение. Но этого не случилось.
У Грейсона было мало привязанностей, за исключением его преданности делу «Цербера» и любви к дочери. И то, и другое было неразрывно связано между собой. После того как Джиллиан передали на его попечение, он отошел от выполнения регулярных миссий, чтобы полностью сосредоточиться на воспитании дочери. Забота о беспомощном младенце заполнила пустоту его жизни. А со временем, по мере того как она росла и на его глазах превращалась и младенца в прекрасную, умную девочку, она стала центром его жизни… именно так, как и хотел Призрак.
А потом, два года назад, они приказали ему отдать ее.
Он плотно закрыл пакетик и надежно спрятал его под фальшивым дном дипломата. Затем поднялся, прошел в ванную и вернулся оттуда с лезвием бритвы. При помощи лезвия он разделил горку красного песка на две длинные тонкие полоски.
Призрак хотел, чтобы Джиллиан вошла в Проект Восхождение, чтобы Церберы смогли проводить свои собственные исследования с использованием передовых технологий Альянса. А все, чего желал Призрак, он получал.
Грейсон знал, что он никак не смог бы повлиять на судьбу, но все же, ему оказалось тяжело расстаться с ней. Целых десять лет она была неотъемлемой частью его жизни. Он привык видеть ее по утрам и укрывать одеялом по вечерам. Ему не хватало этого. Ему не хватало тех редких моментов, когда исчезали невидимые стены, которые отделяли ее от окружающего мира, и она проявляла истинную любовь и привязанность к нему. Но, как и любой другой отец, он должен был ставить ее благополучие выше своего собственного.
Занятия шли на пользу Джиллиан. Ученые Академии сумели раздвинуть границы биотики. Они достигли таких успехов, о которых Церберы могли только мечтать, и только в Академии Джиллиан могла как следует приспособиться к новым революционным био-усилителям L4.
Отправив свою дочь в Академию, он, тем самым, послужил высшей цели. Для «Цербера» это было лучшим способом узнать пределы возможностей людей-биотиков — мощного оружия, которое однажды понадобится им в неизбежной борьбе за возвышение Земли и человечества над прочими инопланетными расами. Джиллиан должна была сыграть свою роль в планах Призрака, также как и сам Грейсон. И он надеялся, что придет день, когда люди станут смотреть на его дочь как на героя всего человечества.
Грейсон понимал все это. Он принимал это. Также как он принимал и тот факт, что теперь он является не более чем посредником, передаточным звеном, позволяющим исследователям «Цербера» получать доступ к Джиллиан в любое время, когда они того пожелают. К сожалению, понимание нисколько не помогало ему пережить это.
Если бы на то была его воля, он навещал бы ее каждую неделю. Но он знал, что Джиллиан тяжело переносила частые визиты. Ей требовалась стабильность в жизни — она плохо справлялась с неожиданностями и сюрпризами. Поэтому он держался от нее подальше и изо всех сил старался не думать о ней. Это помогало ему побороть одиночество, превращало постоянную горечь разлуки в тупую боль, прячущуюся где-то на задворках мыслей.
Однако иногда он ничего не мог с собой поделать и начинал думать о ней — как сейчас. Зная, что скоро увидит ее, он начинал остро осознавать, как трудно ему будет снова расстаться с ней, когда закончится встреча. В такие минуты он не мог ослабить свою боль. Во всяком случае, самостоятельно.
Наклонившись вперед, Грейсон поднес левую ноздрю к одной из дорожек красного песка и вдохнул его. Затем он сменил ноздрю и вдохнул оставшуюся дорожку. Порошок обжег носоглотку, на глазах выступили слезы. Выпрямившись на стуле, он сморгнул слезы и схватился руками за подлокотники кресла, сжав их с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Он почувствовал, как колотится его сердце — тяжело и медленно: бум… бум… бум. Всего три удара потребовалось, чтобы волна эйфории захлестнула его.
В течение нескольких следующих минут он несся на этой волне наслаждения, закрыв глаза и раскачивая головой взад-вперед. Время от времени в его горле возникал тихий невнятный стон чистого удовольствия.
Первый кайф начал быстро пропадать, но он поборол в себе желание принять еще одну дозу. Он чувствовал, что страх, паранойя и одиночество прячутся в темных уголках его сознания, что они все еще там, просто на время заглушены теплым сиянием наркотика.
Грейсон открыл глаза, отмечая про себя, что всё в комнате приобрело розоватый оттенок. Это было одним из побочных эффектов красного песка… но не самым значительным.
Тихо посмеиваясь, он откинулся на спинку стула, покачнулся назад, балансируя на двух задних ножках. Его глаза пробегали по комнате, ища подходящую цель, и, наконец, остановились на документах, которые он разбросал по полу.
Стараясь не опрокинуться на стуле, он протянул левую руку и покрутил пальцами. Бумаги зашуршали, будто на них подул легкий ветерок. Он попытался сосредоточиться — это всегда было нелегко, когда он плавал в красных облаках. Через мгновение он ударил рукой по пустому воздуху, и листы бумаги подскочили с пола и завертелись по всей комнате.
Он держал их в воздухе столько, сколько мог. Его временные биотические способности, вызванные наркотиком, заставляли бумагу кружиться в воздухе, словно листья перед бурей.
