Константин Николаев - Брачный сезон или Эксперименты с женой
– Ну вот, уже и хулиганы. А сам Володьку на собрании хвалил.
И что теперь делать? Сказать, что я ошибся? Вот из подобных ситуаций и возникает вранье, в котором нас так любят обвинять женщины. Впрочем, это будет вранье во благо. Хорошая она женщина, хоть и насолила тридцать банок огурцов. Огурчики, однако ж, недурны. Хрустят.
– Ты же понимаешь, – ухватив еще один огурец, соврал я, – что все эти похвалы несколько преувеличены.
– А зачем же ты тогда… – начала было мадам Еписеева.
Но я ее перебил:
– Из-за тебя. Тебе ведь было приятно?
Мадам Еписеева зарделась, словно лакомилась не облепиховой безделицей, а по меньшей мере портвейном. И бухнула мне в тарелку новую порцию салата.
– Да, – она вонзила ложку в салатную пирамиду. – Если хочешь знать, я к тебе уже давно приглядываюсь…
– Это с какой же целью?
– Просто так. Может, жалко мне тебя. Какой-то вы, Арсений Кириллович, неухоженный. Заботливой женской руки не чувствуется…
Вот это новость! Ну да, живу я один. Ну и что с того? Неухоженным меня еще никто не называл. Разве что Рыбкин. Кстати, как он там? Даже интересно…
Внезапно дверь распахнулась и на пороге возник взлохмаченный хулиган Еписеев.
– Мать, похавать чего-нибудь есть? Голодный как собака… – Тут его глаза остановились на мне. Владимир тихо присвистнул и подхалимски улыбнулся. – Здравствуйте, Арсений Кириллович.
Я вжался в диван. Разом заалевшая мадам Еписеева начала оправдываться:
– Вот, Арсений Кириллович мимо бежал, да и заглянул к нам на минутку. Проведать, как ты тут живешь. Посмотреть твою комнату. Хватает ли тебе света в рабочем углу… А то, может, из-за этого и двойки, – добавила Маша виновато.
– Колобок, блин, какой-то. Бежал – не добежал. – Еписеев отодвинулся в коридор.
Мне оставалось только встать и осмотреть комнату хулигана. А также измерить уровень освещенности в его «рабочем углу».
Дверь с черепом скрипуче открылась. Я наугад шагнул. Под ногой звякнула какая-то железяка. Вот ведь вляпался в историю! Владимир протянул руку куда-то в зашкафную щель, и «детская» озарилась.
Прямо под моими ногами лежал глушитель от мотоцикла. Чуть поодаль сгрудилось промасленное тряпье. За ним маячила лежанка с ворохом вечерних туалетов хулигана Еписеева. Еще дальше размещался стол, заваленный металлоломом, сквозь который кое-где проглядывали несвежие пятна школьных тетрадей. И наконец, имелось окно, подоконник которого был заставлен пивными бутылками.
Я бросил взгляд на стены, задрапированные плакатами. С одного на меня уставилась чья-то рожа с высунутым языком. Если бы не язык, рожа была очень похожа на мое отражение в зеркале через пять минут после нападения собратьев Еписеева в Катькином дворе. Но сейчас я был загримирован Мариниными тенями.
– Может, ему света не хватает? – нарушила молчание Маша.
– Этого-то как раз хватает, – мрачно ответил я.
С кухни донеслось чавканье. Хулиган Елисеев приступил к вечерней трапезе.
– Да ты не бойся, – успокоила Маша. Но почему-то шепотом. – Сильно он тебе досаждает? На уроках-то?
– Ну что ты, – опять соврал я. – Не больше, чем все остальные, – тут я соврал совсем чуть-чуть.
– Управы на него нет, – грустно заметила она и взмахнула пергидролевыми волосами. – Я уж пробовала… Да что поделаешь, без мужика-то в доме? Разве что этот, летчик…
– Да, – согласился я, – от летчика проку мало…
В комнату вошел Владимир.
– Ну что, шмон закончен? Хватает мне света?
– Вполне…
– Ну ладно, мне уроки надо делать, – бесстыдно заявил он и ехидно добавил: – Литературу.
– Может, тебе помочь? – нерешительно предложил я.
– Да уж я сам как-нибудь.
– Не будет он ничего делать, – неожиданно встряла мать хулигана. – Врет все! Сейчас опять музыку включит на полную катушку, и хоть трава не расти.
Я переступил с ноги на ногу. Еписеев стал потихоньку оттирать нас со своей территории. Я попятился. Моя спина уперлась в руль мотоцикла. Упало пальто.
– Может, посидите еще, Арсений Кириллович, – предложила Маша.
Что я мог ответить? Да, охотно, мол, посижу? Поем салата? Смешно. Тем более что сын летчика-испытателя сверлил меня наглым взглядом и ждал, когда я уберусь восвояси.
– Нет-нет, уже поздно, – я трусливо отпрянул от мотоцикла. – Я пойду… Как-нибудь… потом… В следующий раз.
– Вы что же, каждую неделю собираетесь мать объедать? – В Еписееве неожиданно взыграли сыновние чувства.
– Ну почему каждую неделю, Володя? Если хочешь, я больше не приду…
– Очень хочу! – сказал хулиган и гадко улыбнулся. – Мне вас и в школе во как хватает!
– Ну что ты такое говоришь, Вова, – обреченно выдохнула Мария.
Я понял, что больше в этом доме не появлюсь. Натягивая пальто, я горестно смотрел на прекрасное в электрическом свете Машино лицо. Ее губы изогнулись в легкой улыбке.
– А ну марш за уроки, нахал несчастный! – вдруг крикнула мадам Еписеева сыну.
Как ни странно, Еписеев молча скрылся в своей «детской» и захлопнул за собой дверь. Череп таинственно щерился всезнающим оскалом. Через минуту за дверью что-то взорвалось. Я вздрогнул. Судя по всему, хулиган Еписеев приступил к прослушиванию музыкальных произведений.
– Я тебя провожу, – нерешительно сказала Маша.
– Там темно.
– Тем более.
Мы осторожно спустились по лестнице. Света в подъезде по-прежнему не наблюдалось. Фонарик моя спутница забыла, а потому крепко держала меня за руку. Словно маленького. Наконец мы вышли под звезды и двинулись к метро.
– Боже, как мне все это надоело, – пробормотала мадам Еписеева, когда мы преодолели половину пути.
Я промолчал. Мне вдруг стало жалко эту маленькую женщину. Нелегко жить с хулиганом под одной крышей. Хотя кто знает?
У метро было пустынно. На фоне многочисленных домов, обступавших станцию как лес, оранжево горела буква «М».
«Мария, – подумал я. – Красивое имя. – Только вот фамилия у нее какая-то хулиганская. Но это дело поправимое. Фамилию можно поменять. К примеру, после свадьбы. Многие так поступают».
– У тебя фамилия по мужу? – внезапно спросил я.
Маша поежилась.
– Нет, по отцу. Когда мой муж еще гулял со мной, то я ему сразу сказала: если хочешь жениться – бери мою фамилию…
– И что? Он согласился? – опешил я.
– Видишь ли, когда отец умирал, то он завещал мне хранить фамилию. Больше хранить-то было нечего…
– Понятно, – сказал я.
У турникета, перед тем как опустить жетон в щель, я глупо спросил:
– Одна-то дойдешь? – словно собирался проводить ее назад.
Серые глаза уставились на меня. Красные губы дрогнули. Неожиданно мадам Еписеева пробормотала:
