Вики Петтерсон - Аромат теней
— А как же твоя карьера? Ты фотограф, который запечатляет истину, но остается в безопасности по другую сторону объектива. Никто и ничто тебя не трогает, верно?
Я сложила руки на груди. Это неправда. Мои снимки хороши и правдивы. Конечно, замечание Ксавье о том, что это не приносит деньги, почти справедливо, но все же мои фотографии известны своим четким, недрогнувшим изображением самых забытых улиц Лас-Вегаса. Делая снимок, я убираю неон, и то, что остается, еще более поразительно своей простотой. На лих улицах живут люди. На этих углах подростков заставляют заниматься проституцией. Здесь каждый день теряют гораздо больше, чем во всех сверкающих казино. И я хочу, чтобы люди это знали и думали об этом.
— Мы все становимся такими, как нужно для выживания, — сдержанно произнесла я.
— А кем стала ты, Джоанна? Воином? Суперженщиной, стремящейся к мести, которая не нуждается ни в чем и ни в ком?
«Странный набор слов», — подумала я, поджимая губы.
— Осуждаешь?
— Просто интересуюсь.
Но мы оба знали, что все не так просто.
— Я тоже изменилась, Бен, — заявила я, отказываясь от обороны. — Когда кто-нибудь протягивает мне руку, я не хватаюсь за нее. И всегда ищу кулак за спиной.
Мой взгляд автоматически перешел на сидящего у стойки бара одинокого мужчину.
— Большинство женщин так не думает.
— Да, и я завидую этим женщинам. Я даже смутно помню, каково быть одной из них. — Я откинулась на спинку и перевела дыхание, понимая, что мои слова звучат слишком горько для приближающегося двадцатипятилетия. — Но я им не только завидую, Бен, я боюсь за них. Особенно боюсь за тех, кто станет подобен мне.
Мы воспользовались появлением официанта с едой и вином как предлогом, чтобы не разговаривать, но когда снопа остались одни, Бен сказал:
— Подобной тебе нет, Джо.
Я покопалась вилкой в спагетти.
— И не пытайся со мной любезничать. Заставишь меня пуститься наутек.
Он улыбнулся, и я пожелала, чтобы он этого не делал. Чувствовала, что снова стою на краю пропасти. Вот-вот упаду. Мне захотелось оттолкнуть его и с криком выбежать из комнаты. Захотелось прижать его к себе, затащить в свою постель. Но с первым у меня было больше практики, поэтому я его оттолкнула.
— Я живу с постоянным ощущением насилия, Бен, — произнесла я, наворачивая спагетти на вилку. — Вечерами ложусь с ним спать и встаю с ним по утрам. И это никогда не изменится.
— Я знаю о насилии, Джо. На работе вижу его каждый день… — Он покачал головой, налил вина в наши бокалы и слегка отхлебнул. Глаза его потемнели. — Этого достаточно, чтобы заставить меня ходить по улицам, как ты.
Я отодвинулась.
— Но это…
Это не то, что я делаю.
— Неправильно? — закончил он за меня, приняв мое удивление за несогласие. — Почему? Чем это отличается от твоих прогулок? От поисков? Выслеживания?
— Я фотографирую. Просто смотрю. Я никогда… никогда ни до кого не дотрагиваюсь, — солгала я: дотронулась, однажды. Но если быть честной, он дотронулся до меня первым.
— Ты считаешь, я не должен так чувствовать из-за моего значка.
Это был не вопрос, а утверждение.
Его стремление защититься заинтересовало меня и дало возможность поговорить о другом.
— Значок дает тебе власть над людьми, доступ к ним. Возможно, я слишком чувствительна к тому, что один человек может распоряжаться другим, просто потому что так захочет, но мне это показалось слишком очевидным. Бен качал головой, ломая хлеб и окуная его в масло.
— Значок дает мне вторую пару глаз. И это хорошо, потому что мне приходится пропускать через глаза всю грязь города, и от этого можно сойти с ума. А так это можно вынести. Грязь ко мне не пристает.
«Тогда почему у тебя такой вид? — хотела я спросить его. — Откуда этот жесткий блеск в сузившихся глазах?»
Мне пришло в голову, что наше свидание такое же слепое, как с Аяксом. Я не знаю, кто такой Бен. Я знала мальчика, которого мучил отец, который испытал разочарование в матери, но что сделали с ним прошедшие десять лет? Чем он занимался все эти годы? Почему развелся? И когда приобрел татуировку, которую я заметила на его левом плече, когда он потянулся за хлебом?
И почему по прошествии стольких лет он меня пригласил?
— А когда-нибудь приставала? — спросила я, думая, что его ответ может кое-что пояснить мне. — Проникала в тебя, я хочу сказать?
Он какое-то время молчал, глядя на огонь фонаря, стоящего между нами, потом заговорил, тщательно подбирая слова:
— На прошлой неделе был вызов. Третий раз за месяц полицию вызывали в дом одного парня. Типичный подонок, избивающий жену… только на этот раз он решил всыпать своему двухлетнему сыну. Когда наши парни пришли, он встретил их с распростертыми объятиями, раскрыл дверь, называл по именам: «Эй, Гарри! Привет, Патрик! Как дела?»
Бен с отвращением покачал головой, крутя в руках вилку.
— Пригласил в дом: он знал, что жена ни слова не скажет. А у мальчишки единственное, что держало на месте левую ногу, была кожа: все остальное сломано. И молоток лежал рядом, на кофейном столике.
— О боже!
— Да. Стоит этот мерзавец и улыбается: знает, что мы отлично понимаем, кто это сделал, но ничего предпринять не можем.
Мальчишку увезли в больницу, подлатали, хотя ясно, что это все равно, что накладывать лейкопластырь на пулевую рану, и вернули домой к этой суке, которая пальцем не шевельнула, чтобы спасти его.
— Бен, — негромко произнесла я, понимая, что он говорит не об этой женщине, а о другой. — Это несправедливо.
Он какое-то время смотрел на меня, потом лицо его прояснилось, и он вздохнул.
— Да, наверно, ты права, но несправедливо, что этот человек уходит свободно. Приходится надеяться, что в следующий раз он допустит ошибку, что найдется свидетель, не слишком запуганный, не слишком молодой, чтобы выступить против него. Иногда все, чего я хочу, это свидетеля.
Я кивнула, потому что понимала, что он имеет в виду. Бен прав. Насилие над ребенком и стремление отомстить находятся в разных вселенных.
Тем не менее я снова вгляделась в мужчину, сидевшего напротив меня. Куда девался мальчик, видевший все с белом и черном? Когда он привык к удобному серому цвету? Конечно, большинство людей никогда над такими вопросами не задумывается. Но его в эту промежуточную зону привела работа, и я не могу утверждать, что на его месте испытывала бы другие чувства? Что мне тоже не понадобилась бы, как он это назвал, вторая пара глаз?
Разве я могу сказать, что не поступаю так лее? Я вспомнила Аякса и то, как, защищаясь, готова была вцепиться ему в горло.
