Леонид Моргун - Сатанинская сила
— Ну и стерва же вы, Александра Петровна, ну и… — и не найдя более крепких слов, Семен махнул рукой и, достав повестку, положил ее на трюмо. — Сегодня ровно в 15:30 предписываю вам явиться в отделение для дачи показаний.
— Сам ты дурак! — закричала вдруг Сашенька, вскакивая на ноги. — Олух! Тупица недоделанный! И никуда я не пойду! Здесь сиднем сидеть буду! И шагу за порог не ступлю. Ты что, не понимаешь, что вокруг тебя творится? Ты знаешь, откуда я тогда мчалась как угорелая? Мимо кладбища я проезжала, а там могилы разрытые и мертвецы бродят со свечками. И со всех сторон они ко мне руки стали тянуть. До самого города гнались за мной. Я как тебя увидела, молиться на тебя была готова, а ты, балбес, на меня начал протокол составлять. А вчерашней ночи мало тебе было? Мало, да?
— А ведь ты меня вчера спасла, — негромко произнес сержант.
— Да где уж там — спасла… — она махнула рукой. — Мне просто… Просто все это до такой степени диким показалось… Двадцать первый век за порогом, люди на Луну летают, детишек в колбах делают, а тут вдруг какие-то пугала из бабкиных сказок. Ну, меня смех и разобрал…
— Так ты в них не поверила?
— Нет, конечно.
— Не поверила и победила… — задумчиво произнес Бессчастный. — А другие поверили — и проиграли. Даже я поверил. А знаешь, Саша, — он поднял на нее просветленный взор, — ведь старик тот вроде бы не врал.
— Какой старик? — спросила девушка.
Семен собирался ответить, но в это время дверь будуара отворилась, и на пороге возник глава Бузыкинской семьи в сопровождении майора Колоярова и нескольких парней из местных «бандюков», которые состояли у него на официальной службе в качестве «секьюрити». Несмотря на жаркий день, Петр Федорович был в шубе, весь закутанный шарфами и жениными шалями: так что внешне весьма смахивал на древнюю юродивую бабушку Пелагею, ту самую, что день-деньской сидела на паперти букашинской церкви, беспрестанно восклицая: «Господи поми… вя-вя-вя… и духа!» Правой рукой Бузыкин придерживал на шее платок из козьего пуха, прославившего город Оренбург, левой рукой он, ни слова не говоря, ткнул в направлении Семена. Колояров кивнул «секьюрити». Эти крепкие парни, имевшие ранее каждый по десятку приводов в милицию за наркоту и художества на танцплощадке, с удовольствием заломили Семену руки за спиной и потащили к выходу. На пороге молодой человек бросил прощальный взгляд на девушку. И тут в ней будто что-то пробудилось. Взвизгнув, она бросилась к охранникам и, наградив одного из них звонкой пощечиной, закричала:
— Вы не имеете права! На каком основании? Без ордера! Без санкции прокурора… Вы что тут, все с ума посходили? Он же один-единственный из вас что-то понял, на что-то осмелился, а вы его за это… Как вам не совестно?
Решительно оттащив ее в сторону, Бузыкин скомандовал:
— Исполняйте, майор!
Однако конвоиры не тронулись с места. Колояров и его подчиненные во все глаза смотрели на шею Бузыкина, обнажившуюся во время борьбы. Шарфы и шали слетели с нее, открыв взорам посторонних накрепко приделанный новенький Железный крест со свастикой и дубовыми листьями на черной муаровой ленточке, которую не брали ни ножницы, ни напильники.
* * *Изругавшись вволю и нахохотавшись до хрипоты, Ерёма погнал стадо в сторону Мертвячьей балки, расположенной сразу за деревней Малые Хари. Люди здравомыслящие старались в балку не забредать. Это место издавна считалось нечистым. Козы, ненароком забредавшие туда, сразу же переставали доиться, бараны выходили как чумные, молоко коров, попасшихся там, отдавало горечью. Лишь Ерема ничего не боялся и целыми днями валялся в тени под ракитовым кустом, время от времени прикладываясь к бутыли с яблочной бормотухой, до которой он был весьма охоч.
Вот и нынче, отхлебнув изрядный глоток и занюхав жидкость размятым стеблем полыни, он погрузился в томно-дремотное состояние, в котором пребывал большую часть жизни. Неторопливо, раз в четверть часа он прикладывался к своему возлюбленному сосуду, отсасывая несколько глотков и вновь валился в траву. Искомого количества вполне хватало ему на день. До сей поры никакие мирские, а тем более небесные проблемы не тревожили его крохотного, скудного мозга. Но в тот день в душе его творилось нечто необычное. То ли сам день был какой-то смурной, душный и влажный, то ли атмосферное давление упало на энное количество гектопаскалей, а может быть пес его верный очень уж злобно нынче брехал в сторону чащобы, но в душе Еремы зародились неясное, тревожное чувство, сродни тому, какое посещало его дважды в год, когда в округе появлялись посланцы военкомата и в очередной раз принимались проверять, не улучшилось ли состояние ереминых умственных способностей.
Когда пес совсем уже остервенел, а тревога стала чрезмерно явной, Ерема сел и огляделся. Небо было по-прежнему забрано беспросветной пеленой, трава, второй день не видевшая солнца, казалась какой-то странно пожухлой, но при этом все тени обозначились более резко, вдобавок ко всему по округе разлилась странная зловещая тишина, порою раздираемая резким собачьим лаем. Неожиданно (даже коровы замедлили жевание и повернули головы, а пес заскулил и прижался к ереминым ногам) во глубине балки, там, откуда выбивался прохладный ключ из-под низко нависших и переплетенных кустов, пастуху почудилось странное движение. Хотя, казалось бы, чему там двигаться? Ерема бывал там сто раз, там рос чертополох в рост человека и топырил мясистые стебли толстый папоротник, а холодный родник, бивший из-под валуна, был горьковат на вкус и отдавал железом, под ним плотным столбом клубилось комарье… Но в тот миг ему почудилось… или из глубины балки и впрямь выбиралось нечто большое, даже огромное, может быть, оно было громаднее и значительнее всего, что он в своей жизни видел. Ерема помедлил, оглядываясь. Прошла минута, другая… и вдруг это оказалось близко, рядом, на расстоянии десятка-другого метров. Передняя часть его туловища была размерами примерно с тепловозную сцепку, округлое, покрытое крупной бирюзовой чешуей, оно змеилось между камнями, на тупорылой, змеиного цвета морде пурпуровыми карбункулами взирали на мир три яростно пылающих глаза.
Вот оно остановилось, зашипело, взмахнуло полотнищами своих бархатно-черных, перепончатых крыльев и сиреневатым отливом и… невесть откуда, верно, из-под крыла извлекло еще одну голову, затем, с противным клекотанием и трепетом крыльев на свет появилась и третья голова. Она оглушительным, неземным криком что-то гаркнула. Этот-то крик и явился сигналом для всего стада, которое с истошным мычанием и ревом устремилось вверх по косогору. Пес, гавкнув еще раз, другой, припустил следом за стадом. Не долго думая помчался прочь и Ерема. Но спустя полминуты обширная тень накрыла его и мощный порыв ветра опрокинул навзничь. Обернувшись, пастух увидел, что чудище, подпрыгнув, взмахнуло крылами и настигло бежавшую последнюю стельную корову Мамы Дуни, по традиции именовавшуюся Муркой. Единым движением своего гигантского серповидного когтя, дракон вспорол брюхо своей жертве и погрузил правую морду и дымящиеся внутренности. Две другие головы довольно заурчали, испустив из ноздрей своих клубы сизого, удушливого дыма.
