Дин Кунц - Видение
Он пересек площадку, занимаемую салоном по продаже автомобилей, и, протиснувшись между машинами, открыл дверь парикмахерского салона и вошел внутрь.
Первая узкая комната представляла собой своего рода холл, где проводили время в ожидании назначенного часа. На полу лежал ярко-красный плюшевый ковер, стояли желтые кресла. На окнах висели белые занавески. Между креслами расположились столики с пепельницами и стопками журналов. Но в этот поздний час в салоне уже не было посетительниц, ожидавших своей очереди.
В дальнем конце комнаты стояла красно-белая стойка, за которой помещался кассовый аппарат, а за ним сидела крашеная яркая блондинка.
За ее спиной завешенный шторой арочный проход вел в рабочее помещение салона. Шум от ручного фена проникал сквозь штору, как жужжание злой осы.
— Мы закрываемся, — сказала крашеная блондинка.
Он подошел к стойке.
— Вы кого-нибудь ищете? — спросила она.
Он вытащил револьвер из кармана. Оружие хорошо смотрелось в его руке как орудие справедливости.
Она уставилась на револьвер, затем на него, нервно облизывая губы.
— Что вы хотите?
Он молчал.
— Подождите, — сказала она.
Он нажал на спусковой крючок. Звук выстрела поглотился шумом работавшего фена.
Она упала со стула, не издав ни звука.
Фен перестал работать. Из задней комнаты раздался голос:
— Тина?
Он обошел тело, поднял шторы и вошел в комнату.
Из четырех кресел салона три были пусты. Последняя посетительница того дня сидела в кресле. Она была молода и привлекательна. Ее волосы свисали прямыми влажными прядями.
Парикмахер — тучный лысый мужчина с коротко подстриженными черными усами — был одет в красную форму с именем «Кайл», вышитым желтыми нитками на нагрудном кармане.
Женщина судорожно вздохнула, но не смогла даже закричать.
— Кто вы? — спросил Кайл.
Он выстрелил в него два раза.
* * *— Отца не было дома в тот день, — сказала Мэри.
— А мать?
— В доме, как всегда лежала пьяная.
— А ваш брат?
— Алан был в своей комнате, играл с моделью самолета.
— А садовник, Бертон Митчелл?
— Его жена с сыном уехали на неделю. Митчелл... привел меня к себе, заманил внутрь.
— Где это было?
— Его небольшой домик с зеленой крышей находился в дальнем конце поместья. Он часто говорил мне, что с его семьей живут эльфы.
Какая-то неодолимая сила навалилась на нее со всех сторон. Ей показалось, что на нее чем-то сильно надавили, пытаясь вытащить у нее сердце, пытаясь вытянуть из нее жизнь. Ей показалось, что какие-то тяжелые крылья накрыли ее сверху огромной силой.
— Продолжайте, — сказал Каувел.
Внезапно она почувствовала, как тепло покидает ее, как если бы ртуть резко упала в столбике термометра. Она была холодной, стеклянной, недвижимой.
— Можно еще виски?
— Когда вы закончите ваш рассказ, — ответил Каувел.
— Меня это бы поддержало.
— Я здесь, чтобы поддержать вас, Мэри.
— Если я расскажу, он накажет меня.
— Кто? Митчелл? Вы же не верите этому. Вы же знаете, что он мертв. Он был обвинен в попытке изнасиловать ребенка и в попытке убийства. Он повесился в своей камере. Я здесь совершенно один, и я никому не позволю причинить вам вред.
— Я была с ним одна.
— Вы говорите так тихо, что я совершенно не слышу вас.
— Я была с ним одна, — повторила она. — Он... трогал... меня... гладил... показывал свой член.
— Вам было страшно?
— Да.
Давление было очень сильным, нестерпимым, ей становилось все хуже и хуже.
Каувел молчал, и она продолжила:
— Мне было страшно, потому что он заставлял меня... делать вещи.
— Какие вещи?
В комнате стало душно. Хотя они находились там только вдвоем с доктором, у нее было такое ощущение, что еще какое-то существо незримо присутствует там, прижимаясь губами к ее губам и пытаясь своим дыханием достичь ее легких. И опять какие-то крылья начали обволакивать ее.
— Мне надо бренди, — проговорила она.
— Все, что вам надо, — рассказать мне всю эту историю до конца, вспомнить каждую деталь, выбросить из себя раз и навсегда. Какие вещи он заставлял вас делать?
— Помогите мне. Вы должны вести меня.
— Он хотел вступить с вами в половую связь?
— Не уверена.
Руки ее стали влажными. Она чувствовала, как сильно бьется ее пульс.
— Она настаивал на оральном сексе?
— Не только.
Она почувствовала, что вся мокрая. Она попыталась встать на ноги. Они задеревенели.
— Чего еще он хотел от вас? — настаивал Каувел.
— Я не могу вспомнить.
— Вы сможете вспомнить, если захотите.
— Нет. Честно. Я не могу. Не могу.
— Чего еще он хотел от вас?
Ощущение, что ее сдавили какие-то крылья, стало настолько невыносимым, что она с трудом дышала. Она слышала колебания воздуха в комнате — «ух-а-ух-а-ух-а-ух-а-ух-а-ух-а...»
Она встала и сделала несколько шагов по комнате.
Крылья держали ее.
— Что еще он заставлял вас делать? — повторил свой вопрос Каувел.
— Что-то ужасное, я даже не могу произнести.
— Какой-нибудь извращенный половой акт?
Ух-а-ух-а-ух-а-ух-а...
— Не просто секс, хуже чем секс, — ответила она.
— Что это было?
— Грязное. Мерзкое.
— Какого типа?
— За мной следили глаза.
— Глаза Митчелла?
— Нет. Не его.
— А чьи?
— Я не могу вспомнить.
— Можете.
Ух-а-ух-а-ух-а...
— Крылья, — проговорила она.
— Что? — не расслышал он. — Вы опять говорите очень тихо.
— Крылья, — сказала она. — Крылья.
— Что вы имеете в виду?
Она вся дрожала, тряслась. Она боялась, что ноги откажут ей. Она вернулась в кресло.
— Крылья. Я слышу их хлопанье. Я могу их чувствовать.
— Вы хотите сказать, что в домике Митчелла была птица?
— Не знаю.
— Может, попугай?
— Я не могу сказать.
— Постарайтесь вспомнить, Мэри. Не упустите эту мысль. Вы никогда раньше не упоминали о крыльях. Это важно.
— Они были везде.
— Крылья?
— Вокруг меня. Маленькие крылья.
— Подумайте. Что он делал с вами?
Минуту она хранила молчание. Давление начало постепенно ослабевать. Звук крыльев затих.
— Мэри?
— Все, — произнесла она наконец. — Больше я ничего не могу вспомнить.
— Есть путь, чтобы расшифровать ваши воспоминания, — сказал он.
— Гипноз, — отозвалась она.
— Он может помочь.
— Я боюсь вспоминать.
— Вы должны бояться не вспомнить.
— Если я вспомню, я умру.
— Это глупо, и вы это знаете.
Она откинула волосы с лица. Чтобы успокоить его, она изобразила на лице улыбку.
— Я больше не слышу шелеста крыльев. Я не могу чувствовать их. Нам не надо больше никогда говорить о крыльях.
