Чак Паланик - Колыбельная
В редакции все на месте. Нет только Хендерсона. Олифант подходит, когда я собираюсь звонить. Напоминает мне про статью о Дункане. Чтобы я сказал про него что-то хорошее. Он сует мне под нос объявление. Про Французский салон красоты и рубцы на лице. Он ненавязчиво интересуется, где моя очередная статья из серии про смерть в колыбельке.
Держа телефонную трубку в руке, я считаю – 435, считаю – 436, считаю – 437...
Олифанту я говорю: не зли меня.
Женский голос на том конце линии говорит:
– Элен Бойль. Продажа недвижимости. Чем могу вам помочь?
А Олифант говорит:
– А ты не пробовал досчитать до десяти?
Подробности об Олифанте: он очень толстый, и у него вечно потеют ладони. На гранках, которые он мне сует под нос, смазанные отпечатки. Пароль у него на компьютере – “пароль”.
И я говорю: до десяти я давно уже досчитал. Женщина на том конце линии говорит:
– Алло?
Прикрыв рукой трубку, я говорю Олифанту, что в городе эпидемия гриппа. Может быть, Хендерсон заболел. Сейчас я иду домой, но клятвенно обещаю, что пришлю статью после обеда.
Олифант произносит одними губами: четыре часа – крайний срок. - и стучит пальцем по циферблату своих часов.
Я спрашиваю у женщины на том конце линии, на месте ли Элен Гувер Бойль. Я говорю, что меня зовут Стрейтор и мне нужно срочно с ней поговорить.
Я считаю – 489, считаю – 490, считаю – 491...
Женщина на том конце линии говорит:
– А она знает, о чем пойдет речь?
Да, говорю, она знает, но сделает вид, что не знает.
Я говорю, она должна меня остановить, пока я не убил кого-нибудь еще.
И Олифант пятится от меня, и отводит взгляд лишь через пару шагов, и убегает в редакцию спецрепортажей. Я считаю – 542, считаю – 543...
По пути в риэлторскую контору я прошу таксиста остановиться у моего дома и пару минут подождать.
Я поднимаюсь к себе. Мокрое пятно на потолке расползлось еще больше. Размером с автомобильную покрышку, только с ножками и ручками.
Я возвращаюсь в такси, пытаюсь пристегнуться, но ремень слишком короткий. Он больно врезается мне в живот, и я вспоминаю, как Элен Гувер Бойль говорит:
“Средних лет. Рост пять футов и десять дюймов, вес... фунтов стосемьдесят. Белый. Шатен, зеленые”. Я вспоминаю, как она мне подмигивает из-под взбитого облака розовых волос.
Я называю таксисту адрес риэлторской конторы и говорю, что он может гнать хоть со скоростью реактивного самолета, главное, чтобы он меня не раздражал.
Подробности о такси: там воняет. Сиденья – черные и липкие. В общем, такси как такси.
Я говорю, что я жутко злой и раздражительный.
Таксист глядит на меня в зеркало заднего вида и говорит:
– Может, вам стоит пойти на курсы “Как контролировать раздражительность”.
И я считаю – 578, считаю – 579, считаю – 580...
Глава четырнадцатая
Согласно “Архитектурному дайджесту”, жить надо в большом особняке с частным садом и примыкающей коневодческой фермой. Согласно “Городу и деревне”, отдыхать надо на побережье. Согласно “Туризму и отдыху”, лучший способ расслабиться – пройтись на собственной яхте вдоль солнечных берегов Средиземноморья.
В приемной риэлторской конторы Элен Гувер Бойль это проходит за экстренное сообщение. Сенсационные новости.
Экземпляры всех этих пафосных изданий лежат на низком кофейном столике. Диван с выгнутой спинкой “Честерфилд” обтянут розовым шелком в полоску. Рядом с диваном – еще один столик на “львиных” ножках со стеклянными шарами в когтях. Я смотрю на все это и думаю: сколько мебели попало сюда в “ободранном” виде – без металлических ручек и фурнитуры. Проданную за бесценок, ее привезли сюда, где Элен Гувер Бойль собрала ее снова.
Совсем молодая женщина, вдвое младше меня, сидит за резным столом в стиле Людовика XIV, вперив взгляд в электронные часы с радио. На табличке, что стоит у нее на столе, написано: Мона Саббат. Рядом с часами – радиосканер, пеленгующий полицейскую частоту, трещит статическими помехами.
По радио, что на часах, передают какое-то ток-шоу. Пожилая женщина ругается на молодую. Насколько я понимаю, молодая забеременела, не будучи замужем, и по этому поводу пожилая обзывает ее шлюхой, и потаскухой, и еще дурой в придачу – потому что дать-то она дала, а взять денег ума не хватило.
Женщина за столом, эта самая Мона, выключает радиосканер и говорит:
– Вы не против, надеюсь? Мне очень нравится это шоу.
Эти звуко-голики. Эти тишина-фобы.
Потребители массовой информации.
Пожилая женщина на радио говорит молодой потаскушке, чтобы та отдала ребенка в детдом, если не хочет ломать себе жизнь. Она говорит, что молодой шлюшке надо подумать о будущем: окончить университет по курсу микробиологии, потом выйти замуж, и до замужества – никакого секса.
Мона Саббат достает из-под стола пакет из плотной бумаги и вынимает из него какую-то штуку, завернутую в фольгу. Она разворачивает фольгу, и по комнате разносится запах чеснока и ноготков.
Беременная потаскушка на радио только рыдает в голос.
Палки и камни могут покалечить, а слова могут и вовсе убить.
Согласно “Городу и деревне”, личную переписку следует вести на качественной почтовой бумаге, обязательно от руки и красивым почерком. В свежем номере “Недвижимости” я натыкаюсь на объявление:
ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ КОННО-СПОРТИВНОГО КОМПЛЕКСА “НОРОВИСТАЯ ЛОШАДКА”
В объявлении сказано: “Вы заразились кожной инфекцией?”
Номер, который стоит в объявлении, – новый. Я его раньше не видел.
Пожилая женщина на радио говорит молодой потаскушке, чтобы она прекратила реветь.
Большой Брат поет и пляшет. Насильно кормит тебя с большой ложки, чтобы твой разум не изголодался по мысли, чтобы не дать тебе время задуматься.
Мона Саббат кладет локти на стол и наклоняется ближе к радио. Звонит телефон, она поднимает трубку:
– Элен Бойль. Продажа недвижимости. Подходящий дом – на любой вкус. – Она говорит: – Ой, это ты, Устрица. Ты извини, тут как раз “Доктор Сара”. – Она говорит: – Увидимся на церемонии.
Пожилая женщина на радио обзывает молодую сукой.
На обложке “Первого класса” написано: “Соболь. Узаконенное убийство”.
Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда на тебя нападает икота. Краем уха я слушаю радио, краем глаза читаю журнал, и баюльная песня звучит у меня в голове.
Из динамика радио слышны только безудержные рыдания.
А вместо реплики пожилой – тишина. Приятная, благословенная тишина. Совершенная тишина. Такой тишины не бывает, если поблизости есть кто-то живой.
Молоденькая потаскушка с шумом вдыхает воздух и говорит:
