Александр Бушков - Другая улица
Буквально минут через десять после того как я вернулся к себе, разразилась жуткая гроза. Знаете, такая, без ливня. Дождь если и шел, то пока что где-то в стороне. Тучи громоздились черные, так что едва ли не ночь настала, молнии сверкали роскошные, на полнеба, ветвистые, ослепительные, гром прокатывался такими раскатами, что казалось, будто совсем рядом крыши домов рассыпаются и рушатся на мостовую…
Некоторые грозу не любят, знал даже людей, которые натуральным образом боялись, и добро бы штатские. Собственными глазами видел, как майор-танкист – здоровенный парняга, орел, вся грудь в орденах, – сидя в хате, при каждом близком громовом раскате едва ли не трясся мелкой дрожью, лица на нем не было, походил на дамочку, которая мышь увидела. У меня даже осталось впечатление, что он с превеликим довольствием забрался бы под кровать, но стыдно присутствующих и себя самого, боевого, в наградах. Потом много сослуживцы рассказали – точно, пунктик у парня. Ну, бывает. Петр Первый вон тараканов боялся…
Так вот, у меня обстояло как раз наоборот. Любил я страшно наблюдать грозу, и чтобы сверкало – так сверкало, чтобы гремело, так гремело! Еще в детстве вышмыгнешь на окраину станицы в грозу – и любуешься. Степи у нас привольные, и грозы бывают впечатляющие. Никогда не видели грозу в степи? Тучи громоздятся в невероятную высь, молнии ветвятся, четкие такие, ослепительные, гром над степью катится – а ты смотришь на все это небесное великолепие, сердчишко колотится, и вроде бы страшновато от всего этого размаха, и в душе словно бы ликование. Иногда кажется – вот вскочишь, руками взмахнешь – и полетишь над степью. И вот этот момент, когда вот-вот-вот лупанет ливень, ну буквально вот сейчас… И воздух какой-то другой становится, и ветер по-особому бесится, и мир не такой…
Попадало мне порой, главным образом от бабки – все кричала, что меня «громом убьет». Только на моей памяти никого в станице так громом и не убило, только однажды корову шарахнуло – ну, насмерть, конечно.
В общем, кому как, а у меня и усталость как рукой сняло, и сонливость пропала, и душа воодушевилась не передать как. Давненько я таких роскошных гроз не видел, во всяком случае за войну – ни разу. Случались иногда, но чтобы такая… В точности как в наших местах…
Я к окну так и прилип. Жаль, распахнуть его нельзя было. Окно тоже было старинное, под стать дому, наверняка его ровня: рама массивная, из какого-то темного дерева, в нее вставлены квадратики стекла размером с открытку. Как-то оно, может быть, и открывалось, но я его ни разу с этой точки зрения не изучал, не до того было. Дежурства наши проходили спокойно, за все время конференции не случилось ни малейшего инцидента – но вот напряжение от того, что охраняешь Самого, пусть и во внешних кольцах оцепления, было такое, что иногда гимнастерка на спине взмокала, будто из ведра облили. Это же такая ответственность, что… Никому теперь не понять, что это было за время и кем для нас был Иосиф Виссарионович… и лично для меня остается, между прочим, я вместе с кукурузной линией не колебался, хоть и митинговать, конечно, не выскакивал (ох, мне б помитинговали… Маршалов и генералов косили, а тут я – два просвета, две звездюлины…), но и мнение свое не всегда держал при себе, за что пару раз чувствительно получил по лапам, – и в подполковниках переходил три лишних года, но это уже другая история…
Короче, не было у меня времени окно изучать, придешь – и падаешь в койку, засыпая еще до того, как щека войдет в соприкосновение с подушкой. А уж теперь, когда потемнело, будто ночью, и подавно не станешь искать, есть ли там шпингалеты…
Так что я просто-напросто стоял, прижавшись лбом к прохладному стеклу, и любовался. Иногда сверкнет так близко и ослепительно, что слепнешь на пару секунд, круги перед глазами, темные контуры, повторяющие рисунок молнии… И все равно, проморгавшись, гляжу и гляжу и чувствую себя тем мальчишкой, в степи за станицей, душа ликует и поет, хорошо-то как…
Я к Берлину шел через Польшу, нахватался там словечек.
По-польски молния будет «блыскавица». Очень удачно, по-моему.
Один раз блыскануло так, словно очередная молния угодила аккурат в наше крыльцо. Перед самым окном, полное впечатление. У меня глаза залепило: вспышки, круги разноцветные, поплыло все, будто ослеп…
А потом все это радужное мельтешение помаленьку рассеялось. За окном стоял светлый день с чистейшим небом – так, будто вся грозовая хмарь ну вот буквально растаяла за несколько секунд – такого в жизни, конечно, не бывает, чтобы вмиг развиднелось от горизонта до горизонта, насколько хватает взгляда. Никак не бывает, самый сильный ветер так быстро тучи не утащит и не размечет.
Смотрю я на улицу – и едва не заорал. Улица-то та же самая, почти и не изменилась, ну, там дома покрашены по-другому, крыши не так крыты. А вот люди… Люди другие…
Неправильные люди, которым не полагается там быть. Не так уж их на улице и много, аккурат для будней небольшого городишки, но все они одеты на манер восемнадцатого века. Именно что восемнадцатого. Я институтов не кончал, но с пятнадцати лет парень городской, а Харьков – это вам не Урюпинск. Общего развития хватало, чтобы с ходу определить восемнадцатый век – в кино видел, на картинках… Насчет более ранних столетий я судить бы и не брался, разве что насчет мушкетерских времен: было у меня до войны издание «Трех мушкетеров», маленький такой толстенный томик с массой иллюстраций, одежда отлично вырисована…
Восемнадцатый век, точно. Кафтаны у них с большущими обшлагами, треуголки, у иных мужчин волосы над висками в трубочки свернуты, а по спине косичка, перевязанная лентой. Женщины в платьях до земли, юбки пышные, вырезы… Красиво. Вот только, извините за легкомыслие, как представишь, сколько ж времени нужно, чтобы с нее этакое платье снимать – тут семь потов сойдет… Про мушкетерские времена я уж и не говорю, там такие причудливые платья нарисованы…
Одним словом, они все там одеты как в восемнадцатом веке. И проходят они по улице… Не знаю, как объяснить. Сразу видно, кто идет по делам, а кто просто так прогуливается – но все равно они поголовно, и мужчины, и женщины, держатся как-то иначе. То ли степенно, то ли… Не знаю, как и назвать. Только и ходят они, и вообще двигаются как-то иначе. Повозка проехала с какими-то бочками, потом, с другой стороны, карета парой, небольшая такая, красивая, с каким-то гербом на дверцах – так вот, даже лошади другие какие-то: хвосты с гривами не так стрижены, и еще что-то такое, неуловимое…
Но кое-что легко узнается по нашему же времени. Идет… да нет, плывет красотка светловолосая с этаким, знаете ли, видом: я красивая, и сама знаю, что красивая, и абсолютно не замечаю, что вон те двое на меня аж облизываются, а вон тот и вовсе приостановился, ну ничего этого я не замечаю… Они так всегда ходили и будут, уж это не меняется. Офицер идет… видно, что это не простой кафтан, а мундир, шпага на боку, усищи вразлет – так он не идет, а шествует. Была у нас такая, простите за грубость, поговорка: «Раздайся, грязь, г… плывет». Ну вот в точности про него, уж так пыжится.
Таращусь я на них, прижавшись лбом к стеклу, и прекрасно осознаю, что мне это не снится и не чудится – все ощущения при мне, как во сне не бывает. Оцепенел просто, может быть, и рот разинул, не удивлюсь, если так. Все ведь наяву: никакой грозы, ясный день, вот только на улице почему-то стоит восемнадцатый век, если судить по одежде. И одежду я прекрасно вижу во всех деталях, и лица, а уж вырез у той красотки, а плечики полуголые…
Мелькнула сначала мысль, не кино ли снимают – только тут же улетучилась. Кто бы здесь разрешил? В полосе особого режима охраны? Да и кинематографистов нигде не видно. Кусочек жизни, и все тут. Не объяснить, но никакие наши актеры так ходить и вообще жестикулировать не смогут.
Вот только наблюдаю я все это в совершеннейшей тишине, хотя окно одинарное – откуда в Германии двойные рамы? – стекло обычное, и все уличные звуки, я давно убедился, прекрасно слышны, разве что са-амую чуточку приглушенные. А тут – полная тишина. Должен я слышать, как копыта цокают, колеса стучат, да вон хотя бы – как те двое разговаривают. Но ни малейшего звука, будто контузило или уши ватой заткнуты.
Что-то это меня напугало, дернулся я, стукнул кулаком в стекло, едва не высадил – нет, все нормально. Прекрасно слышу, как стукнул. А вот с улицы – ни звука. Знаете, как это в кино бывает?
Хлоп – и нет звука, все начинают свистеть, орать: «Звук!» Вот так и здесь – словно фильм идет, а звука нет.
И тут меня словно током прошило: а вдруг и за спиной у меня все другое? Вот обернусь – а там ничего моего, все иначе, и где я теперь, совершенно непонятно? Даже не сразу набрался храбрости, чтобы голову повернуть.
Нет, все в порядке. Койка моя, аккуратно заправленная, портупея с кобурой на спинке стула… абсолютно все, что было, так здесь и осталось. Ф-фу, облегчение…
