Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)
Они находились по разные стороны от её пути и обе, выгибаясь, смотрели. Дочь — с ненавистью. Мать, переводя взгляд с лежащего тела мужа на Найю, с чёрной болью в глазах.
Найя присела на корточки:
— Я… я вернусь сейчас. Эти ничего тебе не сделают, я… Я скоро…
Говоря, упорно смотрела на макушку мальчика, боясь увидеть то, что начиналось вокруг Акута, — шевеление тел, взметнувшиеся концы напряжённых хвостов. Внутри заныло от яростного нетерпения.
— Да… — голос мальчика был мёртвым и сухим. Он протянул руку, нашаривая отброшенную чашу. И Найя, выпрямившись, обвела колыхания длинных тел ненавидящим взглядом.
— Вы!!! — голос метнулся, и тяжкое дыхание потолка прекратилось, будто его выключили.
— Вы! Твари без сердца! Не трогайте их! Не смейте их мучить!
Капала вода у стен. Тихо, без голоса, стонал кто-то, произнося одно «х-х-х» пересохшей глоткой. Ярость плыла в голове Найи и, казалось, освобождала что-то внутри, будто и там всю жизнь были прилажены стальные захваты. Стронувшись с места, освобождённое сознание заскользило медленно, пробуя силы, и — всё быстрее…
— Выбери, — голос в голове был ясным, без шелеста и шипения, но не человеческим. Ни единого оттенка чувства в нём, хотя не был он мёртвым.
— Смотри на них, Вамма-Найя, и выбирай. Муж? Ребёнок? Или девочка? Женщина — её мать? Или? Кто ещё тебе дорог?
— Я… — она глянула на Акута: его почти не видно под шевелением тел. Худые ноги, показываясь из-под мелькания хвостов, дрожали. Пискнул, захрипев, Мерути, и она, бросившись к нему, сорвала с шеи мальчика тонкую жёсткую змею. Согнув, сунула к лицу и перекусила, отбрасывая искалеченное тело.
— Аа-шши, — мерно вздохнул потолок.
— Мне нужны все! Все они!
— Они? — в голосе не прозвучало удивления и насмешки, но Найя поняла, что они там должны быть. — Эти?
И, будто карандашом на бумажке, начертано было поверх слова презрение.
— Посмотри на них, светлая Найя…
Чёрный потолок вспыхнул, и поплыли картинки, прозрачные, проходя через измученные тела, как цветной туман. Варайя, с топориком над затылком Коры, Мененес, отдающий Владыкам женщин и детей, Кайру, наказывающий жену день ото дня всё сильнее с улыбкой на треугольном лице, Меру, отводящий глаза от уходящей Оннали…
— Хватит! Мне ваше кино — до лампочки. Они все должны жить. Сами. И сами страдать и понимать что-то потом. Я не выбираю!
— Тогда они будут умирать один за другим. Из-за тебя. Акут… Мерути… Онна…
Но, слушая, она уже смеялась. Потому что внутри себя летела сильно и мощно, и полёт кричал ей в уши: ты, ты можешь, Найя, ты поняла это и не испугалась! Ты летаешь!
И, держа маленькую руку Мерути, она закричала, радуясь своей силе:
— Никто не умрёт! Никто!
Путь Воды всегда неизменен, сколько бы и каких преград не возвели на его пути. И чем дольше воде преграждают путь, тем большую силу имеет она, вырываясь на свободу. И если вода, скопившая силу, вырывается, осознав её, все меняется. Потому что ничто не может противостоять Дару, когда он принят и осознан.
— Я так сказала, и я знаю, что говорю! Все должны жить и страдать, радоваться и бояться. Все!
— Аа-ш… — сказали чёрные дыры и, захлебнувшись, смолкли.
Тишина походила на темноту без единого звука-звезды. Только мерно капала пещерная вода, найдя свой путь. И в тишине раздался голос Оннали:
— Мерути… попей сам. Отдохни. Я подожду.
Мерути поднял голову, держа в руках пустую чашу. Зазвенели бронзовые браслеты, сваливаясь с запястий и щиколоток девочки. Сползая с камня, она ухватилась за расцарапанную ногу, но тут же выпрямилась и шагнула. К матери.
А из дальнего угла выступила согнутая фигура в рваной набедренной повязке. Оглядываясь на пролом в стене, ведущий в соседнюю тёмную пешеру, худой и бородатый Койсу шёл, с трудом делая шаг за шагом, отдаляющие его от Леи. Протягивал мальчику зажатый в руке сосуд с узким горлом. Вскрикнула его Леи в тёмном зеве пещеры, но он, замерев на мгновение, тяжело выдохнул и снова пошёл, исступленно глядя перед собой.
— Воды… тебе…
Протянув грязную руку, Мерути взял тыкву. Стукнувшись об пол, пустая чаша упала с его колен. И звук её утонул в сплошном звоне и треске рассыпающихся захватов. Люди сползали с камней, ранясь о стальные прутья, падали, поднимались и подхватывали тех, кто валился на них сверху. Не разбирая, кто свой, кто чужой.
— Акут! — мастер хромал ей навстречу, и Найя заплакала, закрывая лицо руками. А потом, смеясь, привалилась к его груди, так что он чуть не упал, обхватила руками, сильно-сильно.
— Идём! — она оглянулась и крикнула:
— Идёмте! Все-все, идите жить. Сами!
— Аа-шши, — вдруг мерно вздохнул потолок. И задышал, пульсируя мраком:
— Аа-шши, аа-шши…
Найя замолчала, отрываясь от мастера, только рукой сжимая его пальцы. Посреди камней шла битва, почти безмолвная, но яростная. Наступая на хвосты, подтягивая к себе длинные тулова, люди, сжимая змеиные шеи, били их головами о камень, вгрызались в цветную кожу, топтали и резали обломками браслетов. Тяжелое дыхание бывших рабов вплеталось в мерный звук чёрных провалов.
Найя зашарила глазами, разыскивая, и увидела свою Ноа, над головой которой оборванный мужчина поднял камень. Отбросила руку мастера.
— Не смей! Вы — люди!
— Они твари, они…
Кто-то прокричал, задыхаясь, и, застонав, упал, захлёстнутый живыми петлями, дёргая ногами в судороге удушья.
— А ты думала, всё закончено, светлая Найя? — в голосе было сожаление вперемешку с грустью, которое она сама начертила там, где ему должно быть. И она ответила:
— Нет. Никогда ничего не кончается. Просто один из циклов идет к завершению. Так?
И голос её, предназначенный уже для всех, метнулся под своды:
— Оставьте их! Они имеют право жить. Так же, как мы.
— Нет… нет! Нет! — ответы прыгали, как прыгает по стенам огонь. Но Найя уже бежала к упавшей Ноа. Заслонив, выставила перед собой руки. Её слова падали, как падают огромные валуны, загромождая ушелье:
— Никто никого не убьёт. Вы научитесь жить сердцем. А они, они подарят нам разум. И это часть мира. Необходимая часть!
Чёрные дыры смотрели с высокого потолка, и если бы кто-то смотрел на них, то увидел, как расширяются они, готовясь принять новую порцию силы. Но все смотрели на Найю, стоявшую перед женщиной-змеёй. И молчали. Молчали и змеи, застыв в безразличном ожидании участи или приказов.
— Аа-шши, — медленно вздохнул потолок, и чей-то камень с чавкающим хрустом обрушился на голову зажатой между колен змеи.
— А-а-а!!! — крик поднялся, и завеса перед Витькиным лицом колыхнулась, показывая ему в замершем мгновении то, что случится сейчас. Здесь, в мире, как в зеркале содержащем в себе все миры: Мененес, пляшущий на мёртвом Меру, — получившим по заслугам; длинные тела, изорванные в клочья, — за то, что делали, по заслугам; лица, враждебно повернутые к той, что защищала чужое, и новые камни в руках, познавших свою силу, поднимались. И ей — по заслугам! А там, за ней — ещё чужие, от которых неизвестно, чего ждать. Висящая на стене чужая. И — Ноа. Те, кто вчера ещё были змеями и посмели пытаться стать людьми…
