Лорел Гамильтон - Обсидиановая бабочка
Я упорно смотрела в стену пещеры.
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
Он прижался грудью сильнее:
– Чувствуешь, как бьется мое сердце?
Я не ожидала этого вопроса и потому действительно задумалась. Прислушалась, но не почувствовала биения его сердца. Я ощущала лишь собственный лихорадочный пульс.
– Извини, но я чувствую только свое.
– В этом-то все и дело, – сказал он.
Тут я действительно посмотрела на бога, увидела тень горестной мины у него на лице, нависшем так близко над моим, и удивленный проблеск в сине-зеленых глазах. И снова отвернулась к стене.
– У меня сердце не бьется.
Я попыталась ощутить его сердце, пульс его жизни сквозь теплую кожу его груди. Сосредоточенность заставила мое сердце замедлить бег. Вообще-то не всегда можно ощутить биение сердца мужчины, но если он лежит на тебе грудь в грудь, обычно это чувствуется. Его же грудь плотно прижималась ко мне. Я медленно поднесла к нему свободную руку. Он приподнялся на руках, пропуская ее, чтобы я ощупала его грудь.
Кожа у него была гладкой и теплой, почти совершенной, но ничего у меня под рукой не билось. Либо у него не было сердца, либо оно не билось.
– Я – только тело. Красная Жена не живет во мне. Сердце мое не будет подходящей жертвой без ее прикосновения.
Эти слова заставили меня снова повернуться к нему, заглянуть в умиротворенные глаза.
– Жертвой? Ты собираешься принести себя в жертву?
С нежностью и надеждой смотрели его глаза.
– Я буду жертвой богам-создателям. Им нужно напитаться кровью бога, как было в начале времен.
Я попыталась что-то уяснить по этому спокойному красивому лицу. Увидеть какое-то сомнение, страх, что угодно, что было бы понятным.
– И ты собираешься дать своему жрецу взрезать твою грудь?
– Да, но я возрожусь.
– Ты уверен? – спросила я.
– У моего сердца хватит сил биться вне моего тела, а когда оно снова будет в меня вложено, старые боги вернутся из изгнания, куда их отправил твой белый Христос.
Его лицо более слов убеждало, что он в это верит.
Я достаточно много читала о завоевании Мексики испанцами, чтобы сильно сомневаться, будто Христос имел к нему отношение, какие бы вещи ни делались во имя Его.
– В том, что сделали с твоим народом испанцы, не обвиняй Христа. Наш Бог даровал нам свободу выбора, а это значит, что мы можем выбрать зло. И я верю, что так поступили люди, завоевавшие твой народ.
Он снова с недоумением посмотрел на меня.
– Ты действительно в это веришь. Я вижу, что веришь.
– Всем сердцем, – сказала я. – Извини за каламбур.
Он поднялся и оказался на мне верхом.
– Почти все, кого я принимал в жертву, ни во что особо не верили. Те, кто верил, не верили в твоего белого Христа. – Он коснулся моего лица. – А ты веришь.
– Да.
– Как можешь ты верить в Бога, который позволил принести тебя сюда и отдать в жертву чужому богу?
– Если ты веришь, только когда легко верить, тогда ты не веришь, – сказала я.
– Разве не забавно, что ты, верная поклонница Бога, который уничтожил нас, будешь тем, что даст мне вернуться в силу? Когда я отниму твою сущность, я буду достаточно силен, чтобы породить драгоценную жидкость, и тогда я освобожусь от оков этого места.
– В каком смысле – отнимешь мою сущность?
Я перестала бояться, потому что мы уже давно разговаривали, или я просто не способна так долго поддерживать страх. Если меня не убивают и не ранят, я в конце концов перестаю бояться.
– Я лишь поцелую тебя, и ты станешь сухой и легкой, как старый маис. Ты напитаешь меня, как зерно питает людей.
Он стал укладываться справа от меня, возле моей свободной руки.
И я вдруг испугалась снова. Очень хотелось ошибиться, но я была вполне уверена, что я это уже видела в «Обсидиановой бабочке».
– Ты хочешь сказать, что высосешь из меня жизнь, и я стану как сухая мумия.
Он погладил меня по щеке пальцем, и глаза его были грустны и полны сожаления.
– Это будет очень больно, и я прошу за это прощения, но даже твоя боль пойдет на пользу моей силе.
Он прижался лицом к моей щеке. У меня была свободная рука и нож в кармане, но если я ударю слишком рано и выйдет неудачно, других возможностей не представится. Куда, к чертям, подевался Рамирес?
– Значит, ты будешь меня пытать. Отлично, – сказала я.
Он отодвинулся – чуть-чуть.
– Это не пытка. В таком виде все мои жрецы ждали моего пробуждения.
– А кто вернул их к жизни? – спросила я.
– Я пробудил Тлалоци, но был тогда слаб, и не было у меня крови, чтобы вернуть остальных. А потом, до того, как мы смогли их поднять, человек, которого вы зовете Райкер, потревожил место нашего отдыха. – Он уставился в пространство, будто снова переживал те события. – Он нашел то, что вы называете мумиями моих жрецов. Многих из них разорвали на части, ища у них внутри драгоценности. – Лицо его потемнело от гнева, умиротворенность взгляда сменилась бурей. – Кецалькоатль тогда еще не проснулся, иначе бы мы убили их всех. Они взяли то, что принадлежало моим жрецам. И мне пришлось искать другой способ вернуть им жизнь.
– Кожи, – догадалась я.
Он посмотрел на меня.
– Да, есть способы заставить их отдать жизнь.
– И ты стал охотиться на людей, осквернивших твою… твое место сна, и тех, кто купил вещи, принадлежащие твоим людям.
– Да, – сказал он.
С определенной точки зрения это можно было бы счесть справедливым. Если ты не способен испытывать милосердие, это вообще блестящий план.
– Ты убивал и брал органы у тех, кто обладал даром, – сказала я.
– Даром? – переспросил он.
– Колдовским даром. Колдуны, брухо.
– А, да. Я не хотел оставлять их в живых для охоты за нами, пока не вернусь в силу.
Он стал гладить мне лицо. Кажется, его снова заинтересовала идея «поцелуя».
– И что это значит для тебя – вернуться в силу? – спросила я.
Пока я занимаю его разговором, он меня не убивает. Я могла бы на всю ночь придумать вопросы.
– Я стану смертным и бессмертным.
Тут я вытаращила глаза.
– В каком смысле – смертным?
– Твоя кровь сделает меня смертным. Твоя сущность сделает меня бессмертным.
Я нахмурила брови:
– Не понимаю, что ты говоришь.
Он взял мое лицо в ладони, как любовник.
– Как же тебе понять пути богов?
Он протянул руку, и носитель чужой кожи подал ему длинную костяную иглу. Наверное, мне не хотелось знать, что он будет сейчас делать.
– Зачем эта штука?
Он держал в руках иглу дюйма четыре длиной, медленно вертя между пальцами.
– Я тебе проколю мочку уха и попью твоей крови. Боль будет не сильная.
