Роман Лерони - Багряный лес
Еще одни темные фигуры ночи скользили между стволами деревьев. Они не рычали нечеловеческими голосами, как рыжие вурдалаки, не ныли и не плакали, как мавки, но говорили между собой вполне человеческой речью, но слова их были настолько тихи, что становились неразличимыми, смазывались свистом стремительного полета, ночной гонки и охоты. Эти фигуры не бежали по земле, не прыгали с ветки на ветку, со ствола на ствол, а летели, грациозно взмахивая своими гигантскими черными крыльями, и ловко их складывая на своих густо поросших черной и плотной шерстью, спинах чтобы поберечь от удара о стволы, маневрируя в полете. Упыри, из всей нечисти этой ночи, были самыми разумными, понимая, что даже их изощренная на подлости натура гиблого мертвеца никогда не сможет одолеть стервозности ведьм, и летели вслед колдуньям, больше увлекаемые любопытством разума, чем вечным голодом.
Через, примерно, полчаса такого полета и неутомимых прыжков мавок и гонки вурдалаков ведьмы, вдруг дружно взмыли вверх, вынырнули над плотными кронами леса, устремляясь в сторону хорошо видимой небольшой сопки, совершенно свободной от лесной поросли и окруженной со всех сторон непроходимыми топями. Огни, до этого летевшие с ведьмами, теперь ринулись к сопке и через несколько секунд уже кружились дружным роем вокруг человека, который стоял неподвижно возле небольшого валуна, пробитого молнией. Человек был одет в строгий и дорогой костюм, и его появление в этой ночи, среди ведьм, упырей, вурдалаков и мавок, казалось нереальным и невозможным. Но, пожалуй, ему никто из ведьм не удивился. Они спокойно приземлялись на склонах и вершине сопки, сразу падая на колени перед этим одиноким человеком, как перед всемогущим господином и строгим повелителем. Он был недвижим, ожидая, пока не приземлится последняя ведьма. Над болотом, гулко хлопая в ночной темноте крыльями, черными профилями наскакивая на белый диск луны, в воздухе нерешительно барахтались упыри, за болотом, в лесу, не решаясь войти в холодную и топкую болотную жижу, жалобно и тоскливо выли и поскуливали вурдалаки, в голос им вторили рыданиями и всхлипываниями мавки. Но никто из ведьм не обращал никакого внимания на эти зловещие звуки, все их взоры были прикованы к человеку у камня, который был так же недвижим, как и его пронзенный молнией серый и холодный сосед.
Человек шевельнулся. Послышался шорох его одежд.
— Время пришло. Надо торопиться и успеть до рассвета, — произнес он грудным и раскатистым голосом, от которого смолкли все звуки в лесу, стихло бурление болота. В этом голосе была сила повелителя. — Приступайте.
Он коснулся рукой камня, и он тотчас вспыхнул рубиновым огнем, постепенно набираясь желтого, ослепительного жара. Человек у камня вскинул руки, и мгновенно, от одного этого движения, по всей сопке запылали жаркими языками пламени, рассыпаясь звездами искр в ночь, десятки огромных костров. Еще один спокойный пас и все женщины, поглаживая быстро растущие животы руками, сладко стеная, повалились в густую траву сопки. Еще несколько минут человек у раскалившегося до белого свечения камня дирижировал этим странным спектаклем, а когда то там, то тут стали раздаваться оглушительные крики, озвучивающие предродовые схватки, за его спиной с оглушительным хлопком распахнулись огромные, укрывающие почти всю сопку тенью, черные крылья, два взмаха — загудел, раздуваемый ветром огонь в кострах, испуганно свалились в воду упыри, громко зашумел лес, как в ожидании бури, но от того, что через него, гонимые паникой, бежали прочь вурдалаки и мавки. Человек взлетал над сопкой, медленно помахивая огромными перьевыми крыльями. Его глаза были наполнены чернотой бездны, которая втягивала, как магнит, темноту ночи, как пустота, вакуум питается воздухом, но они не были сыты этой нематериальной добычей, а прорывались наружу, бросались на костры, на мечущихся, катающихся в траве, в муках жестоких схваток, рожающих женщин, выливались на них знаниями и мудростью бездны вечности. Его губы, правильные и даже красивые, непрерывно шептали слова какого-то заклинания, но этот едва различимый шепот волновал лес сильным ветром, достигал реки, гнал по ней большую волну, которая, ударяясь о противоположный берег, рушила его, и грохотала. Природа радовалась этим словам, которые были понятны только ему и ей, и в этой радости было ощущение скорой свободы. Ее радость была зловещей, мстительной.
Одна за другой женщины начинали кричать более надрывно и протяжно. Роды заканчивались. Стихали крики, но их не сменяли обязательные младенческие. Лесом, болотом, сопкой быстро овладевала тишина, нарушаемая только звонким треском горящих костров, которые должны были гореть до утра, чтобы согревать тела тех, кто уже спал, обессиленный страданиями.
Крылатый человек, медленно облетел сопку, стараясь крыльями не сильно тревожить воздух, чтобы не выбивать из костров искры — не обжечь спящих в траве женщин. Он смотрел на них с любовью и жалостью. Наконец он произнес:
— Они дали жизнь тем, у кого ее не было…
Постепенно взмахи его крыльев становились все сильнее и сильнее, они поднимали его тело все выше и выше, и вскоре их очертания уже тонули вдали, на бордово-серой полосе горизонта. Человек улетал. Ему надо было успеть до того момента, пока не закончилась ночь.
Он давно не видел снов. Возможно их возвращение спровоцировал приезд в Зону. Сидя у окна в автобусе, он смотрел на проплывающие по обочинам лесные пейзажи, и видел в природе глухую дикость и отчужденность. И видимое давало понять, что он чужой в этих краях. Тоска наполняла сердце холодом одиночества и неотвратимостью скорых и недобрых событий, которые должны были не только раскаленным железом сложных обстоятельств коснуться его судьбы, но и изменить ее саму. Он давно ждал перемен в своей жизни, и свыкся с этим ожиданием, оно стало для него родным, самой жизнью, а теперь, когда подходило к концу это долгое путешествие, он был бы рад остаться по-прежнему в своем зале ожидания. Не нужны были ему перемены. Прошлое научило не только терпению, но и тому, что все найденное будет рано или поздно утеряно, и он страшился будущих утрат.
Саша уже мало чему удивлялся, так как уже привык принимать все события, которые происходили с ним, с уже известным терпением и той покорностью, которая не требует бездействия, опущенных рук. Оказалось, что оставшиеся в автобусном салоне спортсмены — некто иные, как те же самые террористы, что и Иван с его людьми. Он помнил, как изумился Иван, прочитав сообщение на пейджере, полученное как раз в тот момент, когда автобус пересекал первый контрольный пункт, ворота в Чернобыльскую зону. Что говорилось в сообщении — Саша не знал, не мог видеть, но прекрасно видел другое: Иван вышел на середину салона, глазами, полными растерянности, обвел пассажиров и произнес:
