Александр Юрин - Сквозь тернии
Было здорово! Было детство.
Так они носились по берегу озера до самого вечера. Когда начало смеркаться, а желудки были просто переполнены немыслимыми пируэтами, друзья повалились в разросшуюся на берегах тимофеевку. Они щекотали друг друга собранными в указательный и большой палец «лисьими хвостами» и звонко смеялись. Затем силы окончательно покинули, и ребята просто лежали на спинах рядом друг с другом, следя за тем, как на чернеющем небосводе зажигаются первые звёзды.
Где-то под самым ухом тренькал кузнечик.
Яська вдохнул дым от деревенского костровища и признался, что больно приложился спиной о берег — теперь дома, по любому, всыпят! Сначала за разодранную рубашку, затем за то, что под ней, а заодно, и за дневные проделки.
Колька лишь отмахнулся: мол, подумаешь, тоже мне проблема.
Яське сделалось обидно. Он-то искренне хотел поделиться с лучшим другом собственными переживаниями — не сказать, горем, но всё равно, — а тот так откровенно поднял всё на смех.
Тогда-то Яська и брякнул про Колькиных родителей: мол, конечно же, ты-то с престарелой бабушкой живёшь, которой за тобой даже и не угнаться толком. А вот хоть бы представил, каково мне теперь отдуваться, за рубашку, спину и озорство.
Колька хмыкнул и натужно засопел.
Яська испугался: чего это он такое несёт? Ведь не знает даже толком, что с Колькиными родителями! А вдруг…
Колька словно прочитал мысли друга. Рассказал. А в конце добавил дрожащим голосом, что отдал бы всё на свете за то, чтобы мама его сейчас просто отругала, а папа даже натягал за ухо. Всё что угодно!
От этого «всё что угодно», Яське сделалось окончательно не по себе. Он растормошил вздрагивающего в тимофеевке Кольку и обнял. По-настоящему. Как лучшего друга.
«Почему, собственно, как лучшего друга? Я обнимал друга, которому было плохо… больно… одиноко. Господи, он ведь мог меня возненавидеть! За то, что у меня всё есть. Детство, которое кто-то бездушный отнял у него самого. Или что-то бездушное. Нет, Колька, конечно же, так никогда не думал! Просто не мог, потому что он был так устроен. Даже в тот вечер, когда я, сам того не желая, заставил его обо всём рассказать. Даже тогда, он не злился. Именно после того разговора мы и стали — не разлей вода. Правда, потом… Потом… Потом Колька всё же ушёл. Но это уже совсем другая история. Но почему вспоминается именно это? Ну, конечно, когда происходит что-то страшное, нас тянет домой. Назад. Обратно к истокам и дружбе, в которой не было лжи и предательства. Мы хотим вернуться к тому, от чего так спешно бежали, как только начали взрослеть, не понимая единственного и закономерного: обратного пути нет. Это судьба. А её слоган гласит правду: уже слишком поздно».
Затем они развели на берегу высохшего озера небольшой костерок, наломали веточек придорожного клёна, содрали с них полупрозрачную кожицу и заточили перочинным ножиком — память о Колькином отце — влажную древесину. Колька достал из-за пазухи припасённые с обеда корки чёрного хлеба, заявив при этом, что сейчас они организуют пир на весь мир.
Яська аж присвистнул от подобной находчивости друга — он сам никогда и не додумался бы умыкнуть из дома что-нибудь съестное. Ай да Колька, вот так мозги! И, главное, все шестерёнки вертятся в правильном направлении, как у часов, — Яська так и сказал.
Колька лишь отмахнулся: мол, было бы, чему вертеться! Однако Яська даже в загустевших сумерках заметил, как зарделись кончики ушей друга.
Потом ребята насадили корки на упругие прутики клёна и принялись за дело. Над пустырём повис запах горелого хлеба, однако и Кольке и Яське казалось, будто на огне запекается румяный каравай.
Это, вне сомнений, был один из самых счастливых вечеров Яськиного детства, пока он не деградировал во взрослого человека. Пока не растерял друзей.
В застывшей траве продолжал вкрадчиво пиликать одинокий кузнечик — он словно силился влиться в компанию ребят, чтобы насладиться общением, а может быть и поиграть с ними заодно. Небо на закате постепенно остывало, меняя цвет с пурпурно-багряного на непроглядно-чёрный. Между сучьями засохшей ветлы набухла огромная Луна. Воздух был лёгок и чист: он размеренно наполнял грудные клетки, заставляя сокращаться в такт два упругих мальчишечьих сердца. Биться в угоду дружбе, и всему остальному, не менее важному и возвышенному, о чём позабыли суетливые взрослые.
Когда с трапезой было покончено, Яська вытер почерневшие пальцы об хвосты угодливых тимофеевок и откинулся на спину. После подгоревших корок нестерпимо хотелось пить, но куда ещё больше хотелось лежать вот так вечность, наслаждаясь обществом лучшего друга и бесконечностью деревенского вечера.
Колька так же откинулся в траву и принялся рассказывать длинную историю о том, как в незапамятные времена люди посчитали, что уже имеющихся в их распоряжении территорий недостаточно, а потому отважились на путешествие через океан, бросив вызов неизвестности, так как никто тогда не мог с уверенностью сказать, что именно поджидает на той стороне, за горизонтом, да и существует ли та сторона вообще.
Яська почувствовал, как, не смотря на тепло от близкого костра, по его спине, голеням и запястьям прогулялась волна щекотливых мурашек. Яська быстро спросил друга, что это были за отважные люди.
Колька хмыкнул, чуть было не выронив из губ былинку метлицы.
— Они называли себя конкистадорами. Как говорил отец: в начале пути они оставались ещё людьми.
Яська не понял, как такое возможно, и Колька принялся рассказывать, изредка отвлекаясь, чтобы заломить очередную былинку или растолковать несмышлёному другу то, или иное понятие морских путешественников.
Яська заворожённо слушал, позабыв про всё на свете, не в силах заставить себя отвлечься на что-нибудь ещё. Он смотрел на огромную Луну, застывшую за скелетом мёртвого дерева и видел на её фоне обветренные морским воздухом лица, встревоженные взгляды, раскачивающиеся на зелёных волнах галеры. Всё было точно вживую, а сам Яська находился на одном из военных кораблей. Более того, он стоял за штурвалом, тщательно вслушиваясь в крик снующего по корме лоцмана, а судовая команда беспрекословно выполняла его чёткие и немногословные команды.
Внезапно Луна дрогнула и стала приближаться… Она выплыла из-за ветлы, отчего-то посинела и решительно скакнула на ничего не понимающего Яську! Со всех сторон загрохотало, а в ушах поселился чудовищный вой, с которым было просто невозможно совладать.
«Что это? Водный вихрь?!»
Аверин шарахнулся в сторону, пропуская несущийся навстречу утренний «спутник». Снова обдало жаром от разогретых трением букс. В воздухе повис кислый запах стружки тормозных колодок. Кисти рук украсил рыжий налёт.
