Мария Гинзбург - Мертвецы и крысы
Они помолчали.
– Я не смогу зарабатывать так, как зарабатывала Лили, – заметил Франк.
В его голосе слышалась так хорошо знакомая Гийому насмешка. Вопреки распространенному мнению, демоны часто смеются, в то время как светлые предаются бесконечной скорби о судьбах мира.
– Может, и сможешь, – в тон ему ответил Гийом. – Но если я встречу тебя и ты будешь таким же, как она…
– Я понял, о великий, – прошептал Франк.
– Боль скоро пройдет. Повязку можно будет снять завтра к вечеру, – сказал Гийом.
Снова скрипнули доски – Гийом поднялся, чтобы идти.
– Шабгни! – порывисто окликнул его Франк, приподнявшись на своем ложе.
– Я слушаю.
– Я не хочу больше встречать тебя, – сказал он. – И быть как Лили тоже не хочу. Как мне убить себя? Если я не смогу выносить этот голод?
Гийом наклонился к его уху, прошептал несколько слов. Крохотный фарфовый флакончик – бидон после уплаты всех налогов – перешел в руки Франка.
* * *Имме не хотела видеть, как горит Тотгендам. Как горит ее родной город и вместе с ним – ее родной дом. Пусть даже это пламя очищало землю от самого вонючего сгустка гнили, который когда-либо существовал на земле. Когда все уцелевшие поднялись на второй этаж, где через проломы в стене открывался великолепный вид на пожар, Имме вышла и села на пороге башни. Капли крови Гейба на тропинке сияли в темноте теплым желтым светом. Дождь еще не смыл их. Отблески пожара не достигали этого места. Но вой, жуткий, нечеловеческий, накатывался со стороны Тотгендама темными волнами и терзал слух. Имме передернула плечами и первый раз в жизни подумала, что трубка с душистым табаком была бы сейчас очень кстати.
Гийом сел на порог рядом с ней.
– Обними меня, – сказала Имме.
Он выполнил ее просьбу. Имме прижалась к его груди.
– Сколько всего произошло! – проговорила она.
Голос ее звучал глухо. Ее дыхание ударялось в кожаную куртку Гийома ровно там, где за ней должно было находиться сердце.
– Я не думала, что смогу… – бессвязно продолжала Имме. – Все так быстро поменялось… Мне так хотелось, чтобы меня кто-нибудь поддержал, утешил…
Гийом прижал ее к себе крепче – впрочем, довольно осторожно. Имме отняла лицо от его груди и вдруг воскликнула:
– Великий Шабгни, они хотели отправить в карьер детей. Детей!
– Я здесь ни при чем, – возразил Гийом. – Ваши руководители думали, что женщины, запуганные судьбой своих подруг, нарожают им новых детей. Ну, и плюс месть за то, что дети спустили на них крыс. И планы вашего городского совета вполне могли осуществиться.
– Так карьер пуст?
– Как банка позавчерашних консервов, – подтвердил Гийом.
Имме поцеловала его. Поняв, что только поцелуями она ограничиваться не намерена, Гийом поднял ее и отнес в развалины.
Там хватало укромных закутков.
* * *– Гийом… А какого ингредиента тебе не хватило?
– Трын-травы.
Имме приподнялась на локте, посмотрела на него почти гневно. Она подумала, что он смеется над ней.
– Трын-трава лишает человека желаний, гнева и радости, – произнес Гийом. – Трын-трава дает спокойствие. Но забирает волю и свободу выбора. Она превращает отравленного в пассивное орудие чужой воли. Сила вашей любви к жизни помогла вам преодолеть смерть. Свобода воли помогла некоторым из вас выбрать жизнь и сейчас, несмотря ни на что.
Имме помолчала некоторое время, вникая в смысл объяснения.
– Я найду такого, как ты? – спросила она.
– Нет, – сказал Гийом и добавил, не давая ей рассердиться: – Ты найдешь лучше. Ты найдешь – человека. Даже в Тотгендаме некоторые смогли это сделать.
Имме вспомнила об Ирене и Клаасе.
– Я знаю, ты не дашь людям покинуть родной город, – продолжал Гийом. – Ты привыкла, что мужчины обычно смотрят на женщину только с точки зрения вовремя и сытно выполненного супружеского долга. Но теперь ты знаешь, что не все ищут в женщине именно этого. И таких мужчин много. Собственно, выжили только те, кто ожидал от женщины совсем другого. Теперь тебе есть из кого выбрать.
Она принялась одеваться. Гийом лежал, не шевелясь, и смотрел на нее.
– Ты почти сразу поняла, кто я, – сказал он. – Ты хотела прикоснуться к силе?
Имме фыркнула.
– Нет, – сказала она. – Я хотела, чтобы с члена у мужчины хоть раз не сочилась гниль, а от самого мужчины не несло протухшим мясом. Я хотела прикоснуться к красоте.
– Гейб красивее меня, – заметил Гийом.
– Красивее, – согласилась Имме. – Но ты – добрее.
Гийом засмеялся. От его смеха старая кладка стен башни покрылась изморозью, а росток шиповника, пробившийся-таки сквозь полусгнившие доски пола, почернел и рассыпался в прах.
– Я? – переспросил Гийом. – Да я вообще не знаю, что такое Добро и Зло.
* * *Ирена ушла вместе со всеми смотреть на пожар. Клаас остался один. Он сидел и улыбался в темноте. Ирена. Его Ирена. Она всегда была такая. «Быть как все» – можно было бы начертать на ее гербе, если бы он у нее был. Ничем не выделялась, строго следовала всем предписанным нормам. А на самом деле…
Он думал, что она все-таки покусывает Лиззи. Хоть иногда. Как выяснилось, она тоже так думала – и они оба ошибались.
И это была очень приятная ошибка.
Было еще кое-что, что не давало Клаасу покоя, и, когда силуэт Гийома проступил из темноты, Клаас очень обрадовался.
– Великий, – поприветствовал он его, вставая.
– Смертный, – тем же тоном, но явно поддразнивая, ответил Гийом.
Клаас смущенно улыбнулся. Но все-таки собрался с духом, чтобы задать мучивший его вопрос.
– Я вот хотел спросить, Шабгни…
– Я слушаю.
– Я думал, что ты осуждаешь нас.
– Я?!
– Да. Нас, тех, кто отказался пользоваться твоим даром. Я говорю о зубах. Мы, те, кто ушел из Тотгендама, никого не кусаем. Но ты пришел, и…
– Мастер Клаас, – сказал Шабгни. – Все слова ваших священников обо мне – ложь. Но я знаю, что говорят обо мне, и я так выразился, чтобы ты меня понял. А ты вообще подумал о другом. Так вот, я имел в виду вот что. Я не буду решать за вас, я не буду спасать вас, я не буду наказывать вас. Я наказан вами . Я должен быть с вами до тех пор, пока заклятье не подействует так, как оно должно было подействовать. Или до тех пор, пока чары, что я наложил на ваших предков когда-то, не перестанут действовать совсем. Да, вначале я хотел… Я пытался… Но накладывать на вас дополнительные чары мне запретили. Я стану свободен, когда вы станете обычными людьми. Это единственный путь, другого для меня нет.
– Я понял.
– Что ты понял?
– Мне всегда нравилось работать в карьере, – ответил Клаас. – Проходить горизонт, искать, и это чувство, когда твердо знаешь, что вот здесь надо сделать шурф, потому что там, за тонкой каменной перегородкой, плещется черножизнь. Но однажды… в общем, меня изгнали из города. Мне пришлось пасти овец на том берегу.
