Виктор Точинов - Царь Живых
Стоп. А как же Славка? В нем тоже должно бы прорезаться… Надо…
Как тут же выяснилось, у Полухина могли прорезаться и иные способности. Например, телепатические.
Потому что в этот момент он позвонил в дверь.
Папа поднялся.
Папа вытер губы.
Папа посмотрел вокруг. Далеко посмотрел – не глазами.
При всем несходстве сущностей чувствовал он себя как человек.
Как человек, давший зарок не пить и долго державшийся. А сейчас выпивший первую рюмку. То же самое ощущение легкости и облегчения от опостылевших пут, и легкое смущение, и некий самообман: ну, одна, ну и что, только сегодня – завтра снова завяжу; и глубокое, запихиваемое еще глубже знание: что ничего он не завяжет, что впереди пропасть; но! – шальной кураж от предвкушения сладости, пьяняще-пугающей сладости свободного падения; и – подсознательное желание скорее сделать шаг к краю, к краю пропасти…
Именно так все с папой и происходило…
К тому же то, что лежит сейчас у его ног, – не человек. И никогда не было человеком. Люди чуть по-другому устроены.
А ведь вокруг есть другие не-люди. И много…
– Коряга? – неожиданно говорит вслух папа, вспомнив что-то, выуженное из памяти мертвеца. Тогда еще живого мертвеца… – Коряга… Мерзкое имя…
С этим мерзким именем на устах папа улыбается.
Улыбка страшная.
Он не должен убивать.
У него есть дом. У него есть жена. У него – и это главное – есть сын. Он не должен убивать людей. И он не будет. Людей – не будет.
Да! Все так и было. Все так и есть.
Бродят, бродят по земле не-люди…
И люди…
Вопрос в другом: в грани. В грани меж ними. Спорный вопрос.
Но одно бесспорно: пьяница всегда найдет причину и повод выпить.
А убийца – убить.
Потом папа вспомнил, как его звали. Звали очень давно, и нареченное имя это было важнее и данного при рождении, и записанного в паспорте… Папу звали – Царь Мертвых…
– Да-а-а… Хреновый у тебя видок… Надо срочно выправлять положение… Будь другом, достань из холодильника пару пива… Я сейчас закончу…
Ваня делает вид, что увлеченно стучит по клавиатуре компьютера (на деле не загруженного). Сам наблюдает за уныло потянувшимся на кухню Полухиным. Славка исчезает из прямой видимости, но в прихожей – большое зеркало…
Та-ак….
А ведь не для вида туда пошел…. Изучает нутро холодильника заторможенно, но старательно… Пиво ищет. Которого там нет.
Накрылся сюжет для фантастического романа.
Так что все твое, целиком и полностью… Сам владей и сам все расхлебывай.
Дальнейший разговор не получается. Ваня не может сейчас тащить на себе еще и комплексы, проблемы и заскоки дружка… Скоренько успокаивает шаблонными фразами о нервах, о сорвавшемся очке…
И выпроваживает.
У него еще есть дела… У него сегодня свидание.
Любовное.
Как бы…
Холеные пальцы брезгливо отталкивают рентгеновский снимок. Он скользит по полировке стола.
– Я не знаю и не хочу знать, как вы это сделали. Механика дешевых фокусов меня не интересует. Хотя могу догадываться – слепили из дентина фальшивый премоляр* с лишним корневым каналом, заполненным чем-то рентгено-контрастным… Не важно. Мне любопытна цель этой… Даже не знаю, как назвать…
– Но, Валентин Степанович…
– Не надо, Наташа! Слушать все эти бредни по второму разу не слишком увлекательно. Мне кажется, что вы не совсем верно оценили ситуацию. Да, я интересуюсь паранормальными явлениями. Да, нам сокращают штаты и из трех интернов в поликлинике должен остаться один… Но если вы пытаетесь решить свои проблемы таким способом – вы сошли с ума…
Наташа Булатова и сама так думала…
* Премоляр на языке стоматологов – четвертый зуб человеческой челюсти, следующий за клыком. Пятый, кстати, тоже премоляр – но к делу это не относится.
Глава 10
– Ты опять пил… – Голос женщины негромкий, бесцветный. В нем почти нет эмоций, кроме одной – страха. Но страх – такой, что криком его не выразить. Страх, от которого немеют.
А еще – обреченность.
Он разворачивается и уходит.
Одни говорят, что во многой мудрости есть много печали. Другие попроще: меньше знаешь – крепче спишь. И то, и другое верно, и Ваня убедился в том сполна. На любовном свидании. На любовном. Как бы…
Тамару он не любил.
Хотя надеялся – может, и перерастет эта постельная дружба в нечто большее. Да и пора, двадцать восемь лет, время задуматься о семье и детях. Недаром старики говорили: стерпится-слюбится. А тут и терпеть не надо, нормальная девчонка, они отлично проводят время…
(Будем реалистами. Юношей бледным со взором горящим Ваня не был. Не пришла пока Любовь – увы! – но не загибаться же по этому поводу от спермотоксикоза…)
Был и еще один нюанс.
Производственный.
Вице-директору филиала крупной компании не положено в двадцать восемь лет ходить холостым. Особенно если корни компании – на пропитанном традициями и туманами Альбионе. Незачем подавать поводы к подозрениям в беспорядочных связях или, того хуже, в не туда, куда надо, направленной ориентации.
Допустимый минимум – невеста. Обрученная невеста. Таковой Тамара и числилась – палец на Ваниной левой руке уже четыре месяца давило кольцо. И Тамара ненавязчиво и расчетливо вела дело к тому, чтобы со временем переместить его на правую…
Все шло как обычно – они обычно встретились, и обычно сидели в кафе, и обычно говорили о разном, и назревал обычный культпоход в театр, и еще дальше на горизонте маячили обычные маленькие радости добрачного секса, и…
В театр они не пошли.
Все закончилось в кафе.
Совсем закончилось.
Потому что необычным было одно – он ощущал ложь. Ее ложь. Всю.
Поначалу – на первой и невинной – это даже порадовало. Пряча улыбку, он представлял семейную жизнь с волей-неволей верной женой… Потом он немного встревожился. Потом стал загибать под столом пальцы. Потом – помрачнев, мертвым голосом – стал задавать вопросы… Она что-то почувствовала, пыталась успокоить, говорила много и ласково – а детектор в голове щелкал: ложь, ложь, ложь…
Это была пытка. Для него. И растягивать ее не стоило.
Он снял кольцо. Положил на блюдечко. И соврал первый раз за вечер:
– Ты знаешь, я встретил другую. И полюбил.
Он думал, что то была ложь во благо – и ей, и себе.
Нет.
То было предвидение…
Вечерело.
Слава тупо и бесцельно шел по улице. Он не хотел никуда идти – переставлял ноги, постаравшись полностью отключить от этого процесса сознание. У Полухина была дикая надежда – если шагать именно так, можно неосознанно дойти.
Прийти туда, откуда его позвали. Куда он стремительно бежал и не успел. Туда, где он нужен. Славе хотелось быть кому-то нужным. Он дойдет и узнает все, и все сразу станет понятным, и исчезнут страхи и сомнения, и исчезнут ночные кошмары, и придет что-то новое, он пока не знает что, и появится…
