Келли Линк - Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)
— О, а что ты мне принес?
Мама вытянула шею, чтобы заглянуть мне за спину, но я отступил на шаг назад и не дал ей посмотреть.
— Ничего, совсем ничего, — ответил я.
Но я не мог и не хотел долго скрывать свой сюрприз. Я протянул ей розы, как рыцарь протягивает букет своей королеве. Это были цветы из оранжереи, срезанные мною с того самого куста. Их было пять, каждый цветок — само совершенство, с идеальными бархатистыми полукруглыми лепестками винно-красного цвета. Там, где во время моего сумасшедшего бега на растения попали снежинки, теперь блестели капли воды.
Все было так, как запечатлелось в моей памяти. В моих воспоминаниях.
Но вот что мне очень хочется знать: что именно увидела мама в моих протянутых руках? Что именно она приняла и поставила в вазу на столе, пока я садился обедать?
Что она увидела?
М. Шейн Белл
Пагоды Сибура
Пер. Е.Королевой
М. Шейн Белл — автор романа «Никойи» и множества рассказов, опубликованных в журналах, сети Интернета и различных антологиях. Он проживает в Солт-Лейк-Сити.
«Пагоды Сибура» — прелестный образчик исторической фантазии о детстве композитора Мориса Равеля и пагодах из французского фольклора. Пагоды — волшебные создания, встречающиеся в старинных французских сказках, наполняющие дремучие леса чарующими звуками своей музыки. Рассказ был опубликован в сборнике «Зеленый человек: Сказки волшебных лесов» и в 2002 году получил премию «Небьюла».
Однажды Морис едва не умер, мать вынесла его на берег реки Ньев, и жизнь его навсегда переменилась. Тогда ему было десять. Стоял теплый день, около полудня, июнь 1885 года. Легкий ветерок дул с побережья, и в том месте, где сидели Морис и его матушка, ощущался запах морской соли. Его мама верила в целебность такого ветра.
— Когда приедет папа? — спросил он у мамы.
— Может быть, даже сегодня, — отвечала она. — В письме сказано, что скоро.
— А он привезет доктора, чтобы пустить мне кровь?
— Не волнуйся, — сказала она. Она отодвинула волосы у него со лба. — В Сибуре никто не будет пускать тебе кровь, Морис. Я не позволю.
Морис прислонился к матери и немного подремал на солнышке. Когда он проснулся, ему захотелось пройтись вдоль реки. Да, у него был жар, да, он плохо себя чувствовал, но он хотел пойти вверх по течению. Его неодолимо тянуло туда, хотелось узнать, что скрывается за пределами видимости. Мама следила, как он ковыляет по берегу.
— Не уходи слишком далеко, — крикнула она, обрадованная, что он почувствовал себя настолько хорошо, чтобы идти самому, но обеспокоенная, как бы он не ушибся.
Морис медленно шел по берегу реки. Он подобрал камышинку и со свистом рассекал ею траву перед собой. Трава сменилась цветущими кустами, и местность плавно поднялась к лесу. Небольшая речка, журча по камням, стекала, чистая и холодная, с Пиренейских гор.
Почти сразу под деревьями, на широкой поляне, Морис увидел стены заброшенной гончарной мастерской. Пятьсот лет назад эта мастерская поставляла сверкающие тарелки и суповые миски мавританским и христианским дворам. После того как эта территория отошла к Франции, ее изделия ценились во дворцах и богатых домах Парижа, Лиона и Марселя. Но почти все члены семейства, владевшего гончарней, были казнены на гильотине во время Революции. Немногие уцелевшие больше не захотели держать мастерскую.
Крыша провалилась. Окна в каменных стенах зияли дырами. Морис поднялся на цыпочки и заглянул в одно из окон. Он увидел траву, растущую там, где когда-то по гладкому полу сновали работники.
Морис обошел разрушенную постройку и остановился в изумлении. Три высоких холма внизу у реки сверкали на солнце. Он никогда не видел ничего подобного. Среди маргариток, шиповника и кружевных папоротников солнце играло и искрилось на том, что издалека казалось самоцветами. Как будто он наткнулся на сокровищницу эльфов.
— Мама! — закричал он, потому что хотел, чтобы и она увидела это чудо. — Мама!
Но она была слишком далеко, чтобы услышать. Тогда он решил не шуметь — если на тех насыпях драгоценности, ему не хотелось привлечь внимание кого-нибудь, гуляющего по лесу. Сначала он наполнит карманы, а потом приведет сюда маму. Если он нашел драгоценности, они смогут купить домик на побережье, он поправится, и папа приедет жить с ними. Они снова будут счастливы.
Он медленно спустился к насыпям. Под ногами захрустело, и он понял, что идет по осколкам фарфора и стекла. Когда он дошел до холмов, он понял, что сверкало на солнце: осколки посуды. Насыпи были старыми кучами мусора из гончарни. На них не сделаешь состояния.
Морис набрал горсть обломков, осторожно, чтобы не порезаться, и отнес их к реке. Он позволил воде смыть грязь, налипшую на осколки за долгие годы. Через некоторое время он стряхнул воду и разложил горсть фарфоровых черепков, мокрых и блестящих, на берегу. Некоторые были с золотой каемкой. А на одном оказалась целая черная геральдическая лилия. Три осколка были из голубого фарфора, такого нежного и тонкого, что через них можно было видеть очертания предметов, если смотреть на свет.
Морис устал и взмок. Он немного посидел, тяжело дыша. Когда ветерок раздвинул ветки деревьев, солнце заиграло на отмытых в воде осколках. Морису понравилось это место. Пусть здесь нет драгоценных камней, но здесь приятно мечтать о том, что ты богат. Здесь приятно мечтать, что ты снова здоров. Это место навевало мечты.
Он сидел тихо и достаточно долго, чтобы те, кто замер при его приближении, снова начали двигаться и петь. Сначала птицы, затем бабочки, затем Морис увидел, как кучки фарфоровых осколков медленно поплыли над землей: одна кучка, затем еще одна, затем больше, чем он смог сосчитать. Они медленно двигались между цветами и вокруг кочек.
Морис сидел тихо, очень тихо. Он не знал, что заставило кусочки фарфора собраться вместе и двигаться. Он дрожал, но не смел бежать, с опаской наблюдая, едва осмеливаясь дышать. Иногда лишь три осколка двигались вместе. Иногда целая горстка. Двигавшиеся кусочки были яркими и чистыми, острые края сточены. Одна небольшая группка из шести снежно-белых кусочков приблизилась к вымытым Морисом осколкам. Остановилась у одного из голубых и попятилась, словно в изумлении.
И тогда Морис услышал пение. Это была странная музыка, нежная и едва различимая, ему пришлось напрячься, чтобы услышать ее. Ее заглушал обычный птичий гомон. Однако белоснежные осколки позвякивали, передвигаясь, и среди позвякивания пел высокий чистый голос. Ему показалось, что музыка звучит как-то по-китайски.
