Дэниел Истерман - Девятый Будда
Разрисованные колонны поднимались от убранного разноцветными коврами пола к украшенному причудливым оранаментом потолку. На стенах висели плотные занавеси, расшитые красным и желтым шелком, и свободно опускались на пол, и на их складках можно было сидеть, как на диване. Низкие лакированные столики из Китая соседствовали с прекрасной работы позолоченными ларцами, украшенными изображениями злобных драконов и пионов с мягкими лепестками. На стенах в окружении языков огня предавались любви обнаженные боги. На одном конце комнаты стоял алтарь из чистого золота, выложенный драгоценными камнями, на котором были изображены многочисленные боги и святые Тибета. В маленьких золотых подставках стояли благовония, наполняя комнату темным удушливым дымом. Перед алтарем отбрасывали желтый, неземной свет масляные лампы.
Неожиданно Кристофер заметил самого Норбху Дзасу, который, казалось, только что материализовался в комнате, — человека, выдающего себя за бога, подобие человека, изготовленное из шелка, кораллов и драгоценных камней. Его крашеные ярко-черные волосы были уложены в туго заплетенные намасленные пучки, в левом ухе висела длинная серьга из бирюзы и золота. Накинутый на одежду халат тончайшего желтого шелка был искусно расписан драконами и перехвачен малиновым поясом. Он неподвижно застыл в углу комнаты, у алтаря, скрестив на груди руки, скрытые длинными рукавами халата.
На пути к Дзасе Кристофер зашел на базар и отыскал лоток, с которого торговали белыми шелковыми шарфами, использующимися по всему региону в качестве символа уважения на церемонии представления друг другу незнакомых людей. Он достал шарф из тончайших шелковых нитей, легкий, как паутинка, и подошел к агенту. Норбху Дзаса вытянул руки, принял шарф с легким поклоном, положил его на столик, и, засучив чересчур длинные рукава халата, преподнес Кристоферу ответный подарок. Вид у него был такой, словно ему было скучно. Они обменялись сдержанными приветствиями, и маленький агент пригласил его присесть на подушки возле окна.
Мгновение спустя вошел уже знакомый Кристоферу слуга и низко поклонился.
— Принеси нам чаю, — приказал Норбху Дзаса.
Слуга еще раз поклонился, шумно втянул воздух и тут же пробормотал что-то неразборчивое.
Дзаса повернулся к Кристоферу, произнеся фразу на корявом английском:
— Извините, не спросил. Хотите индийский или тибетский чай?
Кристофер попросил тибетского, и агент снова повернулся к слуге.
— Принеси тибетский чай.
— Итак, — произнес Норбху Дзаса, когда слуга вышел, — пьете тибетский чай? Были в Тибете?
Кристофер заколебался, прежде чем ответить. Многие его поездки в Тибет были нелегальными. Тибет за редким исключением был закрыт для иностранцев, и Кристофер на собственном опыте убедился в том, что этот запрет — не пустая формальность.
— Я был в Лхасе в 1904 году, — ответил он. — Вместе с Янгхазбендом.
В 1903 году лорд Керзон, вице-король Индии, был обеспокоен поступавшей к нему информацией о росте русского влияния в тибетской столице. Полный решимости заставить затворников-тибетцев обсудить вопрос о торговых и дипломатических отношениях с Британией, он направил в Кампа Дзонг небольшой отряд во главе с полковником Фрэнсисом Янгхазбендом. Янгхазбенд, которого тибетцы проигнорировали, получил подкрепление — тысячу солдат, тысячу четыреста пятьдесят кули, семь тысяч мулов, три тысячи четыреста пятьдесят одного яка и шесть несчастных верблюдов — и со всеми силами двинулся к долине Чумби.
Поход этот все еще был свеж в памяти Кристофера: леденящий холод, жалкое состояние пехоты, не привыкшей к ветрам и высокогорью; руки, прилипающие на морозе к ружейному металлу; кожа срывалась с губ примерзавшими ложками; внезапные смерти; люди вместе с животными и грузом срывались в пропасть с осыпавшихся узких троп. Больше всего ему запомнилось безумное Рождество, когда солдатам дали на обед сливовый пудинг и индейку, а офицеры пытались пить замерзшее шампанское.
Но настоящий ужас начался около Гянцзе. Тибетские войска, вооруженные заряжающимися со ствола ружьями и широкими мечами, надев амулеты, чтобы отвести от себя британские пули, кинулись в атаку на людей, вооруженных современными винтовками и пулеметами. Кристофер так и не смог забыть последовавшую за этим бойню. За четыре минуты было убито семьсот тибетцев, а кричавших от боли раненых было куда больше. Янгхазбенд захватил Гянцзе и, не встретив никакого сопротивления, в августе 1904 года подошел к Лхасе. Тем временем Далай-Лама бежал в Монголию, в Ургу, ища убежища у обитающего там Живого Будды, а оставленный им регент вынужден был в его отсутствие подписать договор с Британией на очень невыгодных условиях.
— Не помню вас, — сказал Норбху Дзаса. Английский — в ограниченном объеме — он выучил здесь, в Калимпонге, чисто из необходимости.
— Я был тогда намного моложе, — ответил Кристофер, — и не играл важной роли. В любом случае, нас бы друг другу не представили.
Норбху Дзаса вздохнул.
— Я тоже был моложе тогда, — признался он.
На мгновение их глаза встретились, но по взгляду агента нельзя было понять, о чем он думает. Он считал, что именно в этом заключается его работа: ничего не выдавать, быть непроницаемым. И он очень хорошо владел этим искусством.
Слуга быстро принес чай. Он подал его в украшенных орнаментом нефритовых чашках, отделанных серебром. Чай был приготовлен из чайных брикетов, привезенных из китайской провинции Юньнань, смешанных в деревянной чаше с кипящей водой, солью, содой из древесной золы и маслом. Это больше напоминало суп, чем чай, но тибетцы всегда пили его в огромных количествах: сорок-пятьдесят чашек в день считались обычной нормой. По тому как Дзаса осушил первую чашку, Кристофер сразу мог сказать, что он выпивает ежедневно рекордное количество чая даже по тибетским меркам.
Норбху Дзаса занимал пост торгового агента в Калимпонге уже семь лет и весьма неплохо на этом заработал. При желании он мог позволить себе пить чай целыми ведрами. Больше всего он боялся, что его раньше времени отзовут в Лхасу, то есть до того, как он отложит достаточное количество рупий, которых должно хватить на то, чтобы обеспечить уютное будущее себе и, что самое главное, своим детям. Ему было за шестьдесят, хотя сам он не знал точно, сколько ему лет. Его мать считала, что он родился в год Огненной змеи четырнадцатого цикла, и тогда получалось, что ему шестьдесят три. Но его отец был столь же уверен в том, что он родился в год Лесного зайца, и тогда выходило, что ему уже шестьдесят пять.
— Что я могу сделать для вас, Уайлэмла? — спросил маленький тибетец, наливая себе вторую чашку густого розового напитка.
