Николай Норд - Избранник Ада
– Не надо! Не стоит…
Я вырвал руку и, резко развернувшись, молча и быстро пошел прочь. За моей спиной слышались всхлипывания и какие-то молебные бормотания, явно – не на русском, английском или французском.
Выйдя из гостиницы, я, на какое-то мгновение, почувствовал себя полным идиотом – глубинная человеческая природа, на этот миг, взяла вверх над моим советским воспитанием. Но это быстро прошло. Все проходит…
Я пошел на трамвайную остановку, как сказал поэт – «полный дум».
На улице уже расползся угрюмый день. Ветер гнал по небу черные и серые клочья облаков, сыпавших холодными, мелкими, колючими каплями, охлаждавшим мою, разгоряченную сегодняшними впечатлениями, голову. Под ногами мешались желто-бурые кучки опавших, измочаленных дождем и ботинками прохожих, листьев, и хлюпала вода.
Глава IV Черный человек
Оперный театр – открывавшийся передо мной в перспективе улицы – возвышался за площадью мрачной, мокрой крепостью, готовой отразить любые набеги врагов – там сейчас репетирует Софья. Сам театр безобразно загораживался мрачной скульптурной полувоенной группой. Это был, живее всех живых, вождь мирового пролетариата – Ленин, нависший над площадью серой, гранитной огроминой, вместе с еще двумя такими же мрачными каменюками. Слева от него стоял мужик с ружьем – видимо телохранитель, положенный главе первого советского государства по статусу, справа – тетка, похожая базедочным лицом и, вываливающимися из орбит, глазами на Крупскую, с решительно зажатым в кулаке серпом, но без лукошка с яйцами. Видимо секретарь, такого донельзя молодого, как поется в песне, каменного мертвеца…
Сам Ленин, извернув вбок лысую голову на короткой шее, щуроглазо смотрел в загоризонтную даль и туда же указывал обосраной голубями рукой – на главный вокзал города – путь к Коммунизму, в который рядовому гражданину СССР не суждено было добраться, когда-либо, вообще. Но тогда я этого еще не знал. И еще надеялся…
Дойдя до конечной остановки, которая находилась как раз за Оперным, я сел в полупустой трамвай – четвертый номер – и поехал домой. В это послеутреннее время в вагоне ехали, в основном, пенсионеры, школьники, работники вторых и третьих смен, больные и прочий люд, кому по статусу не положено было быть на рабочем месте.
Я обосновался на сиденье у окна, с правой стороны трамвая, Напротив меня, на деревянном, холодном сиденье – трамвай еще не отапливали – ехала интеллигентного вида женщина полувековой древности, в шерстяном тонком плаще болотного цвета, в шляпке, с приподнятой вуалью, и в тонких роговых очочках, которые то и дело сползали с ее остренького носика. В сухеньких, неестественно белых, руках, украшенных изящными серебряными, но явно недорогими, колечками, она держала какую-то книженцию и упоенно читала, пошевеливая бровями и ртом, очевидно, в наиболее интересных местах повествования.
Я уткнулся лбом в холодное стекло окна и опять задумался, ушел внутрь себя и своих проблем, сразу потеряв из виду окружающее. Длилось это, видимо, не слишком долго, поскольку меня вернул в реальность кондуктор, требовавший плату за проезд. Рассчитавшись, я заметил, что женщины, сидевшей напротив, уже нет, – наверное, вышла. Но, вот, книжечка, в фиолетовом коленкоровом переплете, которую она до этого с упоением читала, осталась ею забытой на деревянном сиденье. Я огляделся – да, в трамвае ее уже не было, только запах ее цветочных духов еще витал по салону.
Я взял в руки книгу и открыл ее в том месте, где лежала закладка. Прочел несколько строк – так, чисто из спортивного интереса: что же такого интересного читала незнакомая мне мадам? И увлекся, прочел весь рассказ от начала и до конца. Сейчас, по прошествии многих лет, я уже не помню ни автора, ни названия книги, ни названия того рассказа. Но зато хорошо помню его содержание, прочитанного тогда мною в пути.
Суть сего повествования сводилось к тому, что некий молодой человек заключил договор с Дьяволом. Согласно договору, он получал на Земле всевозможные, какие только захочет, блага в течение двадцати лет. В обмен же продавал свою душу навечно, которая, по истечении этого времени, переходила во владение Дьявола. И все так и случилось: этот малый получил в своей жизни все, что было оговорено договором, но по прошествии двадцати лет попытался увернуться от когтей Сатаны и избежать вечных мучений с помощью придуманной им уловки. Впрочем, в конце концов, это ему не удалось, и бедняга вкусил все прелести Ада.
Отложив книгу на сиденье рядом с собой – впрочем, я ее так и забыл и оставил в трамвае – я предался мечтам: вот, хорошо бы, мол, было, если бы и я смог так же договориться с Нечистым и получить от него хорошую мзду за свою душу. Пусть и на двадцать лет, но они прошли бы вместе с Софьей, а там – будь что будет! Двадцать лет – это такой огромный срок, еще одна такая же жизнь, которую я прожил. Вспомнилось, по-моему, Пугачевское: лучше прожить тридцать лет соколом и пожирать свежее, горячее мясо с кровью, чем триста лет вороном, питаясь гнилой мертвечиной.
Да, но как мне подступиться к Дьяволу, да и существует ли он, на самом деле? Партия учит: раз нет Бога, то нет и Дьявола. А если, эта наша, родная и бесконечно любимая, партия ошибается? Кто не ошибается? И если Нечистый реален, то что же я должен сделать такого, чтобы договориться с ним? С чего начать?
Все эти сказочные мысли, скорее, подспудно и неосознанно, отвлекали мой ум от напряженной работы, давая ему возможность немного передохнуть и просто помечтать. И тут я услышал позади себя, глухой, хрипловатый голос, похожий на недовольное ворчание вороны: «А купи-ка ты, парень, лотерейные билеты…».
Я оглянулся. На заднем сиденье, лицом ко мне, сидел мужчина, неопределенного возраста, в черном плаще и черной же шляпе, из-под которой на лоб выбивался одинокий завиток иссиня-черных волос. Его мертвенно-белые, в синих прожилках вен под тонкой кожей, руки опирались на ручку резной, лакированной трости, которую он поставил между колен. Непроницаемо темные круглые очки и неподвижное положение головы выдавали в нем слепого. Это позволило мне бесцеремонно рассмотреть мужчину. И тогда я заметил, что черный человек, на самом деле, был не так уж и молод – в годах. Однако лицо его выглядело довольно гладким, без морщин, но с, натянутой до глянца, синеватой кожей, как это бывает у старух, регулярно омолаживающих себя пластическими операциями.
Я покачал корпусом в разные стороны, пытаясь уловить его реакцию и окончательно удостовериться: слеп он, все же, или нет? Но мужчина продолжал сидеть, прямой, как палка, и недвижный, как статуя. Тогда я решил, что голос, который я услышал, мне просто померещился, но для достоверности, неуверенно спросил незнакомца:
