Дин Сухов - Лхакарчун
– Да что здесь другого запаха нет, кроме этой гниющей дряни! – в сердцах вскрикнул я, отшвыривая камень в сторону слепого солдата.
– Я выпил слишком много снотворного, чтобы больше никогда не просыпаться. Но врачи смогли спасти меня и привязали к постели кожаными ремнями. Я просил их пожалеть меня и не обрекать на пожизненное существование в темноте. Никто меня не послушал, и мне пришлось перерезать себе вены спрятанной бритвой, – поднимая отброшенный мною камень греха, покорно ответил Сэм-Юнг.
– Но зачем ты это сделал, солдат? Ты как я вижу не калека в отличие от сотен тысяч других солдат, лишившихся в Великой войне рук и ног.
– Меня свел с ума Дуднагчун, и я не мог больше выносить его в моей голове! – с мукой в голосе, застонал Сэм-Юнг.
– Кто это, Дуднагчун?
– Маленький черный демон без лица. Власть его бесконечна и зло, которое сокрыто в нем способно уничтожить десятки миров, подобных тому, который я когда-то добровольно покинул. Я видел его всего один раз, но мне было этого достаточно, чтобы возненавидеть жизнь на Земле. Мне было достаточно одной секунды в его присутствии, чтобы понять всю ничтожность и зыбкость собственного бытия. Я вдруг понял, что ужас, завладевший мной, никогда не покинет меня, пока я жив. Он отравил мою душу ядовитым плодом страха. Пока я был жив, мне всюду мерещились лишь черви и тлен, источающий мерзкое зловоние. Я не мог любить больше женщин. Я не мог больше радоваться встречам с друзьями. Я не мог чувствовать аромата цветов и сигарет. Мне пытался помочь один умный доктор, но и он стал потихоньку сходить с ума после общения со мной. Я устал от одиночества в собственном Аду, подаренным мне маленьким черным демоном без лица. …Он еще там Стэн! Ты слышишь меня? Он еще там! – Сэм-Юнг поднял вверх палец и ткнул им в пышущие жаром угли облаков.
– Откуда ты знаешь, как меня зовут, солдат? – я не мог поверить своим ушам: этот мертвец назвал меня по имени!
Сэм-Юнг обнажил в улыбке поеденные кариесом зубы и снисходительно посмотрел на меня:
– Не забывай Стэн, что я вот уже как тридцать лет не принадлежу твоему миру. А здесь как ты уже, наверное, понял, а если еще не понял, то скоро поймешь, все совсем не так как там! – самоубийца еще раз ткнул пальцем на небо и, покачав головой, пошел прочь от меня.
– Постой Сэм-Юнг, постой! – натыкаясь на безмолвные тени носильщиков, бросился я за солдатом-самоубийцей.
Тот неожиданно повернулся ко мне и, схватив пальцами за горло, зло прошептал:
– Не ходи больше за мной смертный! Я и так слишком много тебе сказал. Придет время, и ты обязательно сюда вернешься. Но только не сейчас. Еще рано, еще рано для тебя, потому что Дуднагчун еще там, слышишь там!
Я вырвался из железных объятий мертвого Сэм-Юнга и почти умоляя его, вопросил:
– Скажи солдат, куда мне идти дальше? Я не знаю, как попал сюда и тем более не знаю, как выбраться отсюда!
Сэм-Юнг приставил ладонь к выгоревшим от жара бровям и задумчиво произнес:
– Среди нас нет ни одного бывшего человека, которому бы светило помилование в будущем. Мы покусились на святая святых: на собственную жизнь. Я не могу одарить тебя надеждой, так как сам безнадежен.
– Ты христианин, Сэм-Юнг?
– Протестант и до сих пор верую в христианского Бога. Только я его никогда не видел, – горькое сожаление прозвучало в голосе самоубийцы.
– Может поэтому ты, и находишься здесь, Сэм-Юнг?
– Ты хочешь сказать, что уверовав в христианского Бога, и добровольно приняв заповедь о том, что самоубийство самый худший из всех грехов, я обрек себя на собственное проклятие? Об этом ты хотел мне сказать?
– Именно! Если бы ты не верил, что самоубийство худший из всех грехов на свете, то возможно бы не оказался в этом гнилом месте.
– А где бы я, по-твоему, оказался? – изобразив на исхудалом лице нечто напоминающее удивление, отозвался Сэм-Юнг.
– Ну я не знаю, например, в том мире в который попадают японские самураи, после того как делают себе харакири.
Сэм-Юнг некоторое время смотрел на меня невидящими глазами и наконец, изрек:
– Ты как я посмотрю умный парень, но еще ничего так и не повидавший в жизни. Я в твоем возрасте убил уже не одного человека и пережил настоящее нравственное падение в бездну собственной совести. Перед тем как уйти на фронт, я проплакал целую ночь в своей казарме.
– Почему же ты плакал Сэм-Юнг? – не сразу понял я.
– Я плакал о тех, кого мне предстояло убить на войне. Не знаю плакали ли они обо мне, перед тем как выстрелить мне в лицо, но моя совесть понятие сугубо индивидуальное и я не могу пойти против нее. Она мой суд и только она может казнить меня и миловать. Я все сказал! – отрезал Сэм-Юнг, и больше не отвлекаясь на меня, пошел к жадному до чужих грехов осьминогу.
– Постой, а мне теперь куда идти прикажешь? – крикнул я вслед слишком «правильному» солдату.
– Тебе нужно идти в ту сторону, на Восток, – донеслись до меня последние слова солдата. – Там ты увидишь толпы «ищущих прощения». Иди с ними, и ты обретешь свой путь.
Проводив взглядом сгорбленную тщедушную фигуру самоубийцы, я брезгливо скривился и с досадой прошипел:
– Придурок блаженный.
Грубо расталкивая локтями снующих вокруг меня оборванных мертвых самоубийц, я выбрался на свободное пространство и обратил все свое внимание на восток. По крайней мере, показав в ту сторону пальцем, Сэм-Юнг сказал, что это восток. Хотя он мог и ошибиться: ведь он был слепой. Но ведь не обычный слепой, а слепой мученик Ада!
Неблизкое расстояние я преодолевал по уже опробованной схеме-натяжением тетивы горизонта на себя. Жаль только я не мог проткнуть пальцем скучную размазанную рожу неба, чтобы выдавить из него немного влаги. Я был согласен даже на «крокодильи» слезы грешников. Лишь бы они только плакали!
Хотел я слезы грешников-получил слезы грешников, а в придачу и добрую сотню самих грешников.
За горизонтом, в который я уткнулся носом, ничего больше не было. Не было и самого горизонта. Была лишь бесконечная вертикальная плоскость, в самую высокую точку которой упирались багровые пятна облаков. Недоуменно постучав пальцами по гладкой серой поверхности, я обреченно застонал:
– Теперь я точно никогда отсюда не выберусь. Это конец!
– Поставив точку на пути своих долгих и трудных странствий, ты сам определяешь протяженность своего пути и всего-то. Если ты не поймешь этого, то уподобишься мелкому узколобому существу. Так что не стоит отчаиваться, потому что это не конец. Бесконечность не имеет конца и начала, – услышал я за спиной незнакомый мне голос.
Обернувшись, я увидел лежащего под громоздким каменным валуном голого бородатого мужчину средних лет. По его вальяжной позе и насмешливому виду, я понял, что это какой-то местный пророк или же сумасшедший, выпрыгнувший из скоростного поезда земной жизни.
– Это еще что за персонаж? …Ты кто, чудак? – я присел рядом с мужчиной на корточки и уничтожающим взглядом посмотрел на него.
– Я Любомудр! – равнодушно ответил мне босяк из Преисподней и, заложив руки за голову, устало прикрыл глаза.
– Прелюбодей что-ли? – не понял я.
– Идиот! …Сам ты прелюбодей. Философ я, философ, – обиженно встрепенулся мужчина и, обхватив ладонями грязные натертые колени, уставился вдаль. – О, смотри, ползут очередные вожделеющие прощения, хе-хе! Вот кто по-настоящему счастлив в своем неведении: блаженные и невинные.
С запада в нашу сторону тащилась вереницей длинная цепь мужчин и женщин всех возрастов. На каждом из идущих была одета длинная до пят белая хламида. Они шли, молча, не издавая ни единого звука. Впереди медленно бредущей колоны степенно вышагивала горбатая обезьяна, покрытая клочками коричневой шерсти. В ее длинных волосатых пальцах поблескивала тонкая серебристая флейта. Важно надув щеки, и выпучив круглые глаза, обезьяна исполняла витиеватый еврейский клезмер. Подчиняясь звукам мелодичной музыки, «немая» колона быстро приближалась к нам.
– Кто это? – уже привыкнув удивляться, спросил я своего нового знакомого.
– … «Сокрою лицо мое от них и увижу, какой будет конец их», «Ибо они народ потерявший рассудок, и нет в них смысла»! Второзаконие, может, читал когда? Хотя, видя твою молодость, я думаю, ты пока находишься в стадии самолюбования. Тебе еще не рано готовиться к сезону печали. Тело твое сильное и гладкое. Мысли твои чистые и пустые. Ты вчерашний ребенок и ты не мертвец! Но тогда зачем ты здесь?
То, что сейчас говорил этот босяк, не имеющий даже рваных штанов, чтобы прикрыть свой срам, напоминало мне бред сумасшедшего. Нет, это был не философ. Это был настоящий псих, и теперь я понял, почему он был здесь один. Скорее всего, этот придурок и в Аду всем быстро надоел своими пространными речами, и ему нигде не нашлось места, кроме этого клочка пустыни с камнем.
– Может ты и прав, Стэн. Может я и вправду сумасшедший. Но кто из нас не был сумасшедшим на Земле? – без труда прочитал мои мысли Любомудр и продолжил философствовать дальше. – Тот мир, который когда-то покинул я, о чем ни капли не сожалею, был круглым домом идиотов, мечтающих сбежать от собственного идиотизма на Луну. А знаешь, почему на Луне нет идиотов? …Потому что на ней нет людей, ха-ха-ха!
