Роман Лерони - Багряный лес
Четыре милиционера, экипированные по-боевому, шли по заброшенной лесной дороге, ступая по едва различимой, из-за опавшей хвои, дороге. Они внимательно осматривались, бестолково пяля глаза в густой застоявшийся туман и тыча в него куцыми лучами своих мощных фонарей. Их шаги были неслышными и мягкими. Шли неторопливо, нисколько не стесняясь этой затаившейся тишины, иногда нарушая ее звонким треском сосновой шишки, попавшейся под подошву тяжелого, армейского образца, ботинка. Они старались идти по дороге, не забредать в густую траву, чтобы не вымочить ног до колен прохладной и обильной утренней росой. Автоматы в их руках, длинноствольные, со спаренными, по-фронтовому, патронными "рожками", смотрели стволами в дрему леса, дружно поворачивались на любой шум, раздающийся в стороне. Все оружие было предупредительно снято с предохранителей.
— Мой дед очень любил именно это время в лесу, чтобы море росы, — рассказывал один. — Уходил в лес на охоту или по ягоды — всю жизнь жил лесным промыслом, жил долго — сто четыре года… Уходил еще с ночи, чтобы, значит, рассвет в лесу почитать — так и говорил: "почитать рассвет".
— Конечно! — безразлично, как-то буднично возмутился другой. — Он мог прожить все сто четыре годка: в то время он не боялся, что по его яйцам в лесу каждый час будут стрелять эти проклятые рентгены!.. Посмотрел бы на него тогда, на такого читателя!
— Вечно ты об одном и том же! — досадливо скривился первый. — Можно подумать, что тебя волнует только то, что будет с твоими яйцами.
— А тебя не волнует? Сколько тебе годков?
— Двадцать два будет…
— Ну, может, в этом возрасте еще рано об этом беспокоиться, но я бы на твоем месте поберегся, а я в свои сорок три, ты знаешь, стал задумываться, иногда, правда, глядя на жену… Она у меня молодая — тридцать лет всего. Так стал задумываться над тем, что уже не вижу в ней бабы…
— Ну, ты и паникер, Шура! — воскликнул третий. — Уверен, что ты сразу побежал к врачу, ха!..
— А ты не смейся! Тоже ведь уже не молодой!.. Не знаю, как для кого, а у меня к бабам особое отношение, то самое…
— Что это ты заскромничал? — усмехнулся кто-то.
Шура остановился, немного приподнял каску за край и, запрокинув голову, посмотрел вверх, туда, в туман, где должны были быть шумливые верхушки сосен.
— Да не знаю вот, — произнес он тише обыкновенного. — Тишина особая… Неудобно при ней выражаться, что ли… Не знаю.
Остальные тоже остановились, прислушались.
— Да, особенная. Я уже три года в разведке, но такой раньше не встречал, — благоговейно прошептал кто-то.
— Лето скоро, — знающе произнес кто-то еще. — Вот лес-то и блаженствует…
— Точно.
Они продвигались дальше.
— Шура, в этом тумане я совсем не ориентируюсь. Посмотри, сколько нам еще до Зарубы топать.
Милиционер опустил голову и посмотрел на шагомер, прикрепленный к его поясу.
— Не больше десяти минут. Скоро будем…
И тут же набрались в лицах туманной серости, быстро встали к друг другу спиной, ощетинились автоматами во все стороны. Их заставил насторожиться частый треск валежника. Звук был настолько густым, что создавалось впечатление, словно где-то в стороне от дороги, в тумане леса, в его сумраке пробежало несколько человек.
— Кабаны? — осторожным шепотом, с надеждой в голосе, спросил самый молодой.
— Может быть. — Ответ был неуверенным, неохотным. — Вполне может быть…
— Только хрюка не было слышно.
— Да. Ладно, ребята, идем дальше, но без болтовни, — сказал Шура, опуская автомат первым. — Если бы это были вольные[24] — они бы нас уже давно уложили. Все-таки, думаю, кабаны… Здесь места особо безлюдные. Наверное, единственно такие на всю Чернобыльскую зону. Так зверье здесь вообще жирует.
— Разное зверье, — нехорошо добавил кто-то. Ему никто не ответил. Все знали, о чём он говорил, так как все служили в милицейской разведке, патруле, промеряли шагами пустынные и малолюдные тропки Зоны. Служили разные сроки, но никто не задерживался более трех-четырех лет. Больше — врачи запрещали. Грязной была зона. И кроме этой радиоактивной грязи было довольно другой. Человеческой.
Шура был из тех мужчин, которые не выносили молчания. В части его знали и любили как первого рассказчика и балагура. Рассказывал о разном и не требовал принимать его слова на веру. А когда кто-то, мало знакомый с ним, делал замечание, что тот или иной факт, преподнесенный Шурой сослуживцам, является, осторожно говоря, сомнительным, офицер добродушно отвечал: "Мы ж, браток, люди, а не змеи, чтобы шипеть. Нам говорить охота, и какая разница о чём". Странное было объяснение, но никто не требовал разъяснений.
Поэтому приказ "молчать" он нарушил сам через несколько минут.
— Вчера был в штабе. В Припяти неспокойно. Плохие новости. Погибло за прошлую неделю семь человек нашего брата.
— Это только в Припяти?
— Думаю, что так. Не уточняли. Я тоже как-то об этом подумал: на нашем и соседних участках за это же время к праотцам отправилось одиннадцать ментов. Позавчера под Лесавкой на засаду ребята напоролись. Всех в упор.
Помолчали, каждый думая о своем. Вполне могло случиться так, что над их головами, вот тем самым непонятным лесным шумом, уже судьба занесла свой топор.
— Я слышал, что на четырнадцатом участке несколько человек погибло странной смертью. — Это говорил молодой. Произносил слова осторожно, словно опасался того, что это несчастье может коснуться и его. — Нашли их тела всего в двух километрах от базы — ближним дозором шли. У всех перегрызены шеи и… ну, у них не было крови.
— Подобное случилось и в прошлом месяце под Купаловым урочищем. Там еще село со странным названием — Толстый Лес, знаете? — Добавил ещё кто-то. — Вот там шестерых наших нашли, мертвых, и у всех белые глаза. Даже на вскрытии не могли понять, чем это их и как…
Шура нахмурился, хотя такое выражение на его лице было большой редкостью. А хмурился он оттого, что думал: рассказывать своим сослуживцам, подчиненным и товарищам то, что услышал вчера на штабном совещании или нет?
— Все это сказки, — скептически бросил кто-то. — Враки. Говорите о различной чертовщине! Я же думаю, что это все вольные… Среди них полно еще тех душегубов, которые не только из тебя кровь высосут, но и через зад кишки достанут и будут на кулак наматывать до тех пор, пока не кончишься…
— Не враки, — тихо прервал его Шура. — Но только чтоб никому ни слова! Вчера на совещании как раз говорили об этом. Много случаев таких по всей зоне. Давали смотреть фотографии… За двадцать три года в милиции я многое повидал, но то, что вчера — впервые… Не знаю, кто так над ребятами "поработал", маньяки из вольных или бешеные волки, но от них мало, что осталось. Можете не верить, но я говорю правду. Понятно теперь, почему эти случаи не регистрируются официально, ведь никто не понимает, что это такое.
