Джордж Байрон - Вампир. Английская готика. XIX век
Я не раз думал о том, что не мог бы существовать во времена общепризнанной веры в ведовство, что не мог бы заснуть в деревне, где одна из жительниц слыла колдуньей. Наши предки были более смелыми или более толстокожими, нежели мы. При всеобщей вере, что эти ведьмы общаются с прародителем зла, при убеждении, что их бормотанье — дань аду, не находилось пи одного простоватого мирового судьи, который поколебался бы выдать приказ па арестование их, ни одного тупоголового полицейского чина, который постыдился бы привести его в исполнение, как если бы к суду притягивали самого сатану! Просперо (герой комедии Шекспира «Буря»,) в своей ладье со своими книгами и волшебным жезлом позволяет врагам завлечь его на неведомый остров. А между тем ему ничего бы не стоило, мы полагаем, поднять по пути бурю, другую. Его покорность являет собою точное подобие непротивления ведьм власть предержащим. Что препятствует демону Спенсера разорвать в клочья Гийона (Гийон — один из героев поэмы Эдмунда Спенсера (Sреnsеr, 1552–1599) «Королева фей» («ТНе Fаегiе Quееп», 1590–1596). Рыцарь Гийон воплощает само обуздание. Он уничтожает колдунью Акразию и ее «Дворец блаженства».), и кто поставил ему непременным условием, что Гийон должен пройти через испытание обольстительным искушением, — мы не в силах догадаться. Законов этой страны мы не знаем.
С раннего детства я отличался исключительным любопытством по части ведьм и рассказов о ведовстве. Моя няня, а еще больше — позабытая, почти легендарная тетушка снабдили меня добрым запасом их. Начну с указания на обстоятельства, впервые направившие мою любознательность в это русло. В комнате, где размещались книги моего отца, почетное место принадлежало «Истории Библии» Стэкхауза (Речь идет о книге богослова Томаса Стэкхауза (51,SТасkНоusе, 1677–1752), вышедшей в 1737 г.)
Она изобилует картинками, из которых одна, изображающая ковчег, и другая — храм Соломонов, нарисованный с такими подробностями, словно художник видел его собственными глазами, особенно привлекли мое ребяческое внимание. Там была, кроме того, картинка, на которой волшебница вызывала из земли Самуила (По Библии (1-я книга Царств, 28), волшебница из деревни Эндор по просьбе древнеизраильского царя Саула вызвала из-под земли тень пророка Самуила, и тот предрек ему гибель.) — уж лучше бы я ее никогда не видал! Впрочем, к этому мы еще вернемся. Стэкхауз — это два громаднющих тома, и снимать, напрягаясь изо всех сил, фолианты такой огромной величины с занимаемого ими места на верхней полке мне доставляло немалое удовольствие. Я не держал в руках этого сочинения с той поры до нынешней, но я помню, что в нем содержались расположенные по порядку рассказы из Ветхого завета, причем к каждому рассказу присовокуплялось возражение и непременно следовавшее за ним опровержение возражения. Возражение представляло собой сводку всяческих доводов против достоверности Писания, выдвинутых придирчивостью как древнего, так и новейшего неверия, и было составлено с избыточной, почти лестной откровенностью. Опровержение было кратким, скромным и исчерпывающим. Отрава и противоядие — оба были пред вами. Сомнениям, таким путем возбужденным и тут же преодоленным, казалось, был раз и навсегда положен конец. Дракон был повержен во прах, и самому крошечному малютке оставалось только растоптать его, по из чрева рассеянных заблуждений выползали драконята-детеныши — еще у Спенсера умерщвленное чудовище вызывало такие опасения, впрочем не оправдавшиеся, — против которых доблесть столь юного святого Георгия (Святой Георгии — мученик христианской церкви, считался покровителем Англии. Из древних мифов на него перенесена легенда о герое, который убивает дракона и спасает царскую дочь, предназначенную ему в жертву), как я, была бессильна. Привычка ожидать возражения по поводу любого отрывка повела к тому, что я стал измышлять все новые и новые возражения и, тут же их опровергая, гордился собой. Я впал в, колебания и растерянность, стал скептиком в длинном ребячьем платьице. Чудесные библейские повествования, которые я прочел или слышал в церкви, утратили чистоту и непосредственность воздействия и превратились в собрание исторических и хронологических догматов, подлежащих защите от всевозможных опровергателей. Я не то чтобы перестал верить в правдивость этих повествований, но (ведь это почти то же самое) уверился в том, что есть такие, которые могут усомниться или уже усомнились в них. Дать ребенку возможность узнать, что на свете вообще есть неверующие, — почти то же самое, что сделать его неверующим. Легковерие — слабость в мужчине, но сила в ребенке. О, как безобразно сомнения в Писании звучат в устах младенца и вчерашнего сосунка! Я бы заблудился в этих лабиринтах и, надо думать, вконец бы зачах, не получая иной пищи, кроме пагубной шелухи, когда бы на мое счастье не обрушилось на меня несчастье. Переворачивая с излишнею торопливостью картинку с ковчегом, я на свою беду нанес ущерб этому хитроумному сооружению, угодив неосторожными пальцами прямо в двух крупнейших четвероногих — слона и верблюда, которые пялят глаза (и это неудивительно!) из двух последних окоп рядом с рулевой рубкой этого неповторимого произведения корабельного зодчества. С той поры Стэкхауз был заперт и стал для меня запретным сокровищем. Вместе с книгой из моей головы мало-помалу выветрились и возражения с опровержениями, и с тех пор они редко тревожили меня. Но от одного впечатления, оставленного чтением Стэкхауза, ни замки, ни запоры не могли меня оградить, и ему-то и суждено было терзать мои детские нервы гораздо серьезнее. Экая отвратительная картинка!
Я был ужасно подвержен нервным страхам. Ночь, одиночество и темнота были для меня сущим адом. Страдания, которые я выносил из-за них, оправдывают это выражение. Насколько можно полагаться на память о событиях столь отдаленных, я, кажется, ни разу с четвертого года отроду и вплоть до седьмого или восьмого не положил головы па подушку без уверенности, которая не находила бы подтверждения, что увижу не-кий устрашающий призрак. Не будем винить одного старика Стэкхауза; скажу вам, что его картинке, там, где волшебница вызывает из земли Самуила (ах, этот старик, укрытый плащом!), я обязан — нет, не полночными ужасами, адом моих детских лет, но особенностями и обличием посещавших меня видений. Именно оп обрядил для меня страшную ведьму, восседавшую по ночам на моей подушке и неизменно разделявшую со мной ложе, когда тетушка или няня от меня отлучались. Пока книга была доступна мне, я день напролет грезил наяву над этим рисунком, а ночью во сне просыпался (если допустимо столь смелое выражение) и убеждался, что мое видение — сама истина. Я не решался даже при дневном свете входить в комнату, в которой я спал, не повернувшись лицом к окну, а спиною к постели, где лежала моя облюбованная ведьмой подушка. Родители не ведают, что творят, когда оставляют своих нежных малюток засыпать в темноте и одиночестве. Искать дружескую руку, надеяться услышать родной голос — и просыпаться с пронзительным воплем, не находя никого, кто мог бы утешить, — какое это ужасное потрясение для их бедных нервов! Позволить им бодрствовать до полуночи при свете свечи в часы, которые именуются нездоровыми, и то, я полагаю, с медицинской точки зрения было бы много разумнее. Эта отвратительная картинка, как я сказал, определила характер моих сновидений — если то были и впрямь сновидения, — ибо местом их действия неизменно была комната, где я лежал. Если бы этот рисунок никогда не попадался мне в руки, воображаемые страхи все равно нахлынули б на меня в том или ином обличий и мне бы виделись
