Келли Линк - Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003)
Он выдернул из-за пазухи кисть. Несколько человек попятились.
— Вот что я вам скажу, — произнес он. — Это ключ в рай. Мендоса кивнул мне и направился к дверям. Но прежде чем уйти в ночь, он сказал:
— Моя работа закончена.
Во вторник мы поднялись на рассвете. Накануне Хайме обнаружил прореху в новой крыше дома толстухи Антонии. Через эту щель можно было заглянуть прямехонько в ее спальню. Мы смотрели, как она одевается. Она колыхалась, как тучное грозовое облако.
— Любопытное зрелище, — прошептал я.
— Обильный урожай, — снисходительно бросил Хайме.
Ритуал одевания подошел к концу, и мы спустились на улицу. Услышали голоса, увидели людей, направлявшихся к площади, и только тогда неожиданно вспомнили.
— Сегодня! — завопили мы в один голос.
За сеньором Мендосой следовала растущая толпа. Его темная кожа подчеркивала яркость белой шевелюры. Одет он был в пыльный черный костюм, свой похоронный костюм. Подойдя к краю площади, он опустился на колени и сорвал крышку с новой банки краски. Потом с преувеличенной важностью достал кисть и поднял ее вверх, чтобы всем было видно. Толпа одобрительно загудела, раздались редкие аплодисменты. Он повернулся к банке и погрузил кисть в краску. Наступила тишина. Сеньор Мендоса нарисовал на земле, вымощенной плитняком, черный завиток, а потом принялся наносить круговые мазки своей легендарной кистью, пока завиток не превратился в ровный черный круг. Затем, не переставая улыбаться, он виртуозно взмахнул кистью, оторвав ее от земли, и провел в воздухе черту, которая зависла, блестя мокрой краской. Мы охнули. Мы зааплодировали. Тем временем сеньор Мендоса провел в воздухе горизонтальную линию, соединив ее под прямым углом с первой чертой. Мы издали приветственные возгласы. Мы засвистели. Он продолжал рисовать линии вверх и вбок, вверх и вбок, пока хватало роста. Вскоре все стало ясно. Мы снова принялись аплодировать, на этот раз с чувством. Сеньор Мендоса обернулся к нам и один раз махнул рукой — мы так никогда и не узнаем, то ли это был прощальный жест, то ли приказ расходиться, — после чего поднял ногу и поставил ее на первую горизонтальную черту. «Нет», — раздалось в толпе. Он поднялся на следующую ступень. Толстуха Антония упала в обморок. Мальчишки бросились заглядывать ей под подол, когда она свалилась, но мы с Хайме не двинулись с места, как настоящие мачо, мы ведь уже все видели. А сеньор Мендоса тем временем шагал все выше. Он рисовал свою лестницу, возносившую его над площадью, над всей деревней, над осыпающейся церковью Бонифасио, над кладбищем, где он никогда не смыкал век и уже явно никогда не сомкнет. Криспин получил отличный навар, продавая пиво в толпе. Сеньор Мендоса, превратившийся к этому времени в маленькую точку, не больше высоко летящей вороны, карабкался ввысь, над рекой Балуарте и ее смертоносным мостом, над Эль Яуко и перевернутым носом Кеннеди, и вскоре почти скрылся из виду. Лестница покачивалась, как струйка дыма на легком ветерке. Людям стало скучно, они начали разбредаться, кто вернулся к работе, а кто к обычным сплетням. Тем же вечером мы с Хайме снова оказались на крыше толстухи Антонии.
Случилось это пятого июня. Той самой ночью, в полночь, начались дожди. К утру всю краску смыло.
Маргарет Ллойд
Пять стихотворений
Пер. С. Степанова
Уроженка Уэльса Маргарет Ллойд преподает литературу в колледже Спрингфилда, штат Массачусетс. Ее работы публиковались в «Poetry East», «The New England Review», «The Minnesota Review», «The Gettysburg Review», «The Literary Review» и «Passages North». Она автор поэтического сборника «This Particular Earthly Scene», лауреат книжной премии имени Эллис Джеймс. В настоящее время Маргарет Ллойд работает над книгой, вдохновленной легендами о короле Артуре, как и публикуемые в настоящей антологии «Пять стихотворений».
Первая ночь с Ланселотом
В первую ночь всё
видел лишь
лунный свет.
Но едва он вошел,
свет померк,
словно в туче луна.
Как страдала я за него,
знавшего — я королева!
Воображенье на помощь
звала я, как всякий художник,
нет — не обман,
не притворство.
Мы сменяли одно на другое
под темным покровом крыл ночи.
Вторая ночь
В ночь вторую в меня
Бог вел его моею рукой.
Второй ночи предсказанью не надо,
мне — надо.
Гневом и рассудком его,
я рисковала,
ибо днем он не мог
в лицо мне смотреть. Проснувшись,
обезумел он, голым в лес убежал,
был забросан камнями
и брошен в телегу с мертвой свиньей.
Но признаюсь — не выходя из меня,
он немного поспал в эту ночь,
вздыхая во сне, словно мальчик.
Я, глупая, думала о себе теперь
будет любить мать своего ребенка.
Глядя со стены
И в последний раз
он был шут мой,
спящий в саду у колодца.
Как близки были мы к любви и безумью,
к тому, чего оба желали.
Теперь все так глупо и скучно.
Борьба женщин с мужчинами.
Обманы пророчеств.
Соблазн и моя красота.
За отъездом его со стены я следила,
с запада стадо плелось,
как ведется от веку. Я б могла быть
коровой. Долгие зимние ночи
спала б на соломе, не зная стыда.
Гвиневера: услышав о рождении Галахада
Я в горы пошла,
выше мест, где утесник растет,
пока не устала так,
что не в силах была
вспомнить голос его.
Не об этом ли он говорил,
мол, собой не владел он,
идя на свиданье с Элейн.
Мол, думал, она — это я.
Говорят, мол, эти я приняла извиненья.
Как бы не так! Он кругом виноват.
Что мне байки,
попытки его обелить,
лишь в любви ко мне, мол, он виновен.
Элейн сторожит Галахада
Из ночи в ночь над яслями стою,
Ты под ладонью моей, дышу
Ровно и тихо, чтоб спал.
На берегу сторожу,
Воробьиной лапки не больше
Ты издали.
Ровно дышу, чтоб сокола твоего
не спугнуть, море пенные пальцы
тянет к тебе.
Пена потери отца твоего,
Словно водорослей ком на песке.
Сторожа, что мне дать, дыханья ровного кроме?
Стивен Галагер
