Брэм Стокер - Дракула
Таким образом, летучая мышь есть, в некотором смысле, логическое завершение образа обыкновенной мыши. Она более мышь, нежели собственно мышь: она летает во мраке, принадлежа силам нижнего мира, подобно дракону, у нее кожистые крылья, как у дракона.
3. Смерть, чума и вампиры
Указанная связь с нижним миром призвана также обеспечить реконструируемому божеству роль властителя смерти причем как эпизодической, так и (особенно) — массовой: война и эпидемии. Эта роль отчетливо вырисовывается в случае Кандаона, которого принято отождествлять с «дунайским (иначе „фракийским“) всадником» Хэросом, или Хэроном (He'ros); скульптурные изображения этого божества в виде юноши в развевающемся плаще и с копьем верхом на коне обнаруживаются в изобилии в областях, прилегающих к Дунаю, на территории древних Мезии и Дакии, актуализируясь в период Dacia Romana. В настоящее время общепризнанной точкой зрения может считаться взгляд на него как на бога войны и вместе с тем проводника душ в загробное царство, этимологически «Хэрос» близок к греческому Гермесу. Губительные стрелы Аполлона приносят смерть старикам, иногда поражают без всякого повода; вместе с сестрой он убивает детей Ниобы. Ненасытным божеством чумы выступает Носферату в фильме Мурнау,[163] напоминая Аполлона в «Илиаде», насылающего моровую язву на лагерь ахейцев:
…
Так вопиял он, моляся; и внял Аполлон сребролукий:
…
Быстро с Олимпа вершин устремился, пышущий гневом,
Лук за плечами неся и колчан, отовсюду закрытый;
Громко крылатые стрелы, биясь за плечами, звучали
В шествии гневного бога: он шествовал, ночи подобный,
Сев наконец пред судами, пернатую быструю мечет;
Звон поразительный издал серебряный лук стреловержца.
В самом начале на месков напал он и псов празднобродных;
После постиг и народ, смертоносными прыща стрелами;
Частые трупов костры непрестанно пылали по стану.
Функция инициации отступает на второй план перед масштабами бедствия. Однако от этого она не перестает существовать. Гипотетическое арийское божество — не только губитель, он еще и целитель. Владение врачебными познаниями присуще Кандаону: все военные герои обыкновенно специалисты по лечению, а сама воинская инициация включала в себя проверку медицинских познаний. Аполлон — врач, защитник от зла и болезней, отец врачевателя Асклепия. Двуединость губителя/целителя есть не что иное, как двусмысленность инициации, которая одновременно и смерть, и оживление, и всегда зиждется на знании о смерти; только тот, кто убивает, способен исцелять, и наоборот.
Посвящение в вампиры имеет изначально отрицательную окраску. Однако в романе Стокера (гл. XXII) содержится намек на иную возможность, пространство другого мифа, в котором Дракула был бы не губителем, а целителем, избавляющим от заразных болезней: «Ведь он может смеяться над смертью, ему нипочем эпидемии, от которых вымирают целые народы. О, если бы он был от Бога, а не от дьявола, каким бы мощным источником добра стал он для нас».
4. Между солнцем и луной
Аполлон — солнечный бог, вампиры, очевидно, избегают солнца, предпочитая действовать под покровом ночи, в особенности озаренной луной. Как нам выбраться из этого противоречия? Противоречие, в действительности, мнимое. Как указывает А. Ф. Лосев, «…ни один древний текст не свидетельствует нам об Аполлоне как о боге Солнце. То, что широкая публика, а в значительной мере также и наука отождествляет Аполлона и Солнце, явилось результатом указаний на это в поздней античной литературе. Классической греческой литературе это отождествление чуждо».[165]
Но даже если бы солнечность была изначально присуща нашему персонажу, ничто не меняется так легко, как соотносимость какого-либо божества со светилом, солярность инвертируется чаще, нежели половая принадлежность, а на Карпатах всегда любили игры с тем и с другим; отсюда эти их женоподобные красавцы Фэт-Фрумосы и мужественные охотницы Косынзяны, чья очевидная андрогинность уравновешивается только их вступлением в брак. Связь со светилами, очевидно, имела место, в особенности если учесть огненный (солнечный?) взгляд Кандаона, что сближает ею с Индрой, однако этот признак не относится к числу главных.
Как показывает материал археологических исследований Г. Б. Федорова, существует тип изображения фракийского всадника со спутником, которым является иногда его близнец, иногда женщина, что расценивается как изображение солнца и луны,[166] хотя данная гипотеза не получила достаточного обоснования.
5. Дракула и святой Георгий
Зачастую языческие боги того или иного народа с принятием христианства переводились в разряд нечистой силы. Православные народы оказались более милостивы к побежденным, так, у румын богиня Диана перевоплотилась в любимую героиню сказок Иляну Косынзяну, или Сынзяну (от искаж. лат. Sancta Diana; имя «Ileana» = «Elena» соответствует лунной природе богини); у русских функции некоторых языческих божеств передались православным святым, как это произошло со святым Власием, ставшим покровителем скота вместо Велеса. Есть основания утверждать, что преемственность такого рода можно проследить между реконструируемым арийским божеством и святым Георгием, что имеет непосредственное отношение к нашей теме. Не случайно святого Георгия считал своим небесным покровителем исторический Влад Цепеш, не случайно изображение этого святого красовалось на дверях любимого Цепешем Снаговского монастыря, ставшего местом смерти валашского господаря. Согласно Стокеру (гл. I), в ночь на святого Георгия справляют свой праздник вампиры, главный среди которых — граф Дракула: «Канун святого Георгия. Неужели вам не известно, что сегодня, когда часы пробьют полночь, вся нечисть этого мира получит власть на земле?»
Традиционная византийская иконография святого Георгия — на коне, в развевающемся за плечами плаще, с копьем — близко напоминает изображение дунайского всадника. Функция змееборчества, несомненно, присуща ему, до такой степени, что тема драконоборчества вытесняет все другие мотивы его иконографии и ложится в основу многочисленных произведений искусства. Он сам воин и покровительствует воинам. Он повелевает волками; иногда называется «волчьим пастухом»: его стадо — это волки. Вот какую пословицу, относящуюся к святому Георгию, приводит В. Скуратовский: