Чарльз Уильямс - Сошествие во Ад
Видимо, миссис Анструзер услышала последние слова и ответила в том же тоне:
— Сон. Или бодрствование. А разве бывает что-то еще?
Миссис Сэммайл обернулась, и напряжение в ее голосе стало еще отчетливее.
— Но сны все-таки лучше. А на нашем Холме у каждого должен быть выбор. Их здесь много.
— А вы умеете менять сны, миссис Сэммайл? — спросила Паулина.
— О, это каждый умеет, — ответила та и, наклонившись к Паулине, продолжила: — Есть много способов изменить сны. — Она накрыла ладонь Паулины своей птичьей лапкой. — Это все — сказки сознания. Почему бы тебе не рассказать себе приятную историю?
— Мне никак не удается счастливый конец, — вздохнула Паулина, — потому и история не кончается. Всегда в ней должно случиться что-то еще, и у меня такое впечатление, что это не только я ее рассказываю.
— Ладно. Тогда я буду рассказывать тебе твои истории, — сказала Лили Сэммайл. — Зайди ко мне как-нибудь.
— С удовольствием, только я не знаю, где вы живете, миссис Сэммайл, — смущенно сказала Паулина.
— О. мы как-нибудь встретимся, — махнула рукой миссис Сэммайл. — И если не найдем готовой истории, то сделаем новую. Позолоти ручку, и я не просто нагадаю тебе удачу — я ее создам для тебя. Как в Библии — вино из воды даром, ну, или за такую малость, что и говорить не о чем.
Паулина посмотрела на миссис Анструзер.
— Миссис Сэммайл предлагает нам все, что мы захотим, и без всяких хлопот, — сказала она. — Как ты думаешь, стоит согласиться?
— Да она просто болтает, — чуть слышно проворчала бабушка, и Паулина, кивнув, снова обратилась к гостье:
— Значит, человек должен всегда себя радовать?
— А почему бы и нет? — живо откликнулась миссис Сэммайл. — Если человеку с собой хорошо, то откуда взяться страху, стыду или разочарованию? Можно придумать такую историю, что мир никогда тебя больше не обидит и тебе не придется избегать его. У тебя будет все, что хочешь, если научиться смотреть и слушать.
У кресла миссис Анструзер снова возникла Феба.
— Мисс Фокс и мистер Стенхоуп, сударыня, — доложила она и удалилась.
Паулина, поднимаясь, проговорила:
— Это было бы заманчиво. Бабушка, ты не очень устала? Может, тебе лучше подняться наверх, а я приму их в доме?
— Дорогая моя, — сказала миссис Анструзер, — пока Питер Стенхоуп заходит навестить меня, я буду принимать его. Дай мне руку.
Она поднялась и успела сделать пару шагов, когда в саду появились Миртл Фокс и Стенхоуп.
— Дорогая миссис Анструзер, как я рада повидаться с вами, — заговорила Миртл. — Мы так давно не виделись, но я совсем забегалась! А вот сегодня просто не могла не зайти. Вы знакомы с мистером Стенхоупом? Мы встретились с ним на улице и вместе пришли к вам.
Миссис Анструзер позволила себя обнять и поцеловать, ограничившись со своей стороны улыбкой; а потом протянула руку.
— Это большая честь, мистер Стенхоуп, — произнесла она. — Я рада приветствовать вас здесь.
Он склонился над ее рукой.
— Вы так добры, миссис Анструзер.
— Я ваш давний должник, — сказала она, — но теперь могу только помнить об этом. Вы знакомы с миссис Сэммайл?
Стенхоуп снова поклонился; Миртл разразилась новым потоком приветствий; наконец все уселись.
— Я зашел, — сказал Стенхоуп после небольшого обмена любезностями, — чтобы узнать у мисс Анструзер, какие имена ей больше нравятся.
— Мне? — удивилась Паулина. — Какие имена?
— Вы же ведете Хор, — объяснил Стенхоуп, — а я обещал миссис Парри, что попытаюсь как-то выделить вас, — ради зрителей, — а значит, надо придумать имя. На мой взгляд, это мало чем поможет, но раз уж обещал… Мне представлялось что-нибудь французское, поскольку речь идет о восемнадцатом веке — Ла Люантен[12] или что-нибудь в этом духе. Но миссис Парри боится, что такое имя еще больше запутает зрителей. Никто не догадается (как она думает), почему листья — если это и вправду листья — называются люантен…
Миртл, подавшись вперед, перебила его:
— Ой, мистер Стенхоуп, вы мне напомнили. Я тоже на днях об этом думала. Было бы удобно и понятно дать хору названия деревьев. Как здорово было бы в программке: Вяз, Ясень, Дуб — три милых дерева, — Боярышник, Плакучая Ива, Бук, Береза, Каштан. Понимаете? Все стало бы понятно. И тогда Паулина была бы Дубом. Дуб ведь — главное дерево в Англии, ему — ей то есть — как раз подойдет.
— Позволь мистеру Стенхоупу договорить, Миртл, — сказала миссис Анструзер.
— Ты превратила Хор в обычную рощу, — одновременно с ней сказала Паулина.
— Но нам же это и нужно, — настаивала Миртл, не в силах расстаться со своей идеей. — Мы хотим осознать, что природа может утешать, как сама жизнь. И как искусство — взять хоть пьесу мистера Стенхоупа. По-моему, искусство так утешает, вы согласны, миссис Сэммайл?
Миссис Анструзер собралась было прервать Миртл, но решила дать гостье возможность ответить.
Миссис Сэммайл неожиданно елейным голосом произнесла:
— Уверена, мистер Стенхоуп не согласится с вами. Он будет говорить, что и в страшных снах есть смысл.
— Паулина, но мы же согласились, что имя, как и все остальное, должно быть важным или символичным? — воскликнула Миртл.
— Мне бы все же хотелось узнать, как меня зовут, — тихо сказала Паулина, и Стенхоуп, улыбнувшись, ответил:
— Мне думается, Периэль. Никакой смысловой нагрузки.
— Звучит странно, — поджала губы Миртл. — А остальных как будут звать?
— Никак, — отрезал Стенхоуп.
— О! — Миртл не могла скрыть разочарования. — Я думала, у нас будет песня или стихи, или что-нибудь в таком духе со всеми нашими именами. Звучало бы красиво. А искусство ведь должно быть прекрасным, разве нет? Прекрасные слова и прекрасные голоса. Я убеждена, дикция — это так важно!
— А вот бабушка так не считает, — сказала Паулина.
— Но, миссис Анстру… — начала было Миртл, но та, к кому она обращалась, не дала ей закончить.
— Что нужно, чтобы читать стихи, мистер Стенхоуп? — спросила миссис Анструзер.
Стенхоуп засмеялся.
— Четыре добродетели: чистота, ритм, смирение, мужество. Вы согласны со мной?
Старая дама поглядела на миссис Сэммайл.
— А вы?
Лили Сэммайл пожала плечами.
— Ну, если поэзию превращать в труд… — начала она. — Но не все ведь хотят читать стихи, большинству хватает радостей попроще.
— Стихи нужны всем, — возразил Стенхоуп. — Иначе поэзия, драматургия да и вообще искусство теряют ценность, становятся необязательными, чем-то таким, о чем неплохо помечтать после обеда.
