Инесса Ципоркина - Меня зовут Дамело. Книга 1
В их первую московскую встречу, как бы совершенно случайную, Дамело раздражало буквально все, как оно обычно и бывает на вечеринке, где не продохнуть от деликатесов, развлечений и удушающей скуки. Хозяйка, жеманно картавя, щебетала о последних «моделечках мафынок» и поминутно поправляла волосы, демонстрируя гигантские, уродливые цацки. Дорогущее пати оплачивали ее родители — пара безотказных волов вроде тех, на которых чумаки в гоголевские времена за солью ездили. Гости, не слушая трещотку, лезли пальцами в креманки с десертом и повсюду разбрасывали смятые, надкусанные пирожные, а Дамело, ледяной и кислый, будто лимонный сорбет, расставлял на подносах все новые и новые шеренги креманок и идеально украшенных сластей.
— Привет, — услышал он и вдохнул запах персиковой прели, перебродившей на земле падалицы, запах жажды обладания, древнего и сокрушительного инстинкта — отчего вновь почувствовал себя мелким и незначительным. Ягуар Сапа Инки рыкнул лениво, точно во сне — но головы не поднял, смирился.
— Привет, — ответил Дамело, не глядя. И стало так: он не спрашивал, она не говорила.
Но сейчас индеец готов спросить прямо: почему, почему влюбленная дура не пожелала избавиться от унизительной, постыдной, больной страсти?
Впрочем, Дамело не настолько наивен, чтобы задавать подобные вопросы. Он знает ответ: у некоторых людей нет ничего, кроме зависимости. Такие люди если куда-то едут, то не от своей погибели, а к ней. Сталкер приехала к своему тюремщику, к своему палачу. И развела руки: нате, ешьте. Дамело живоглотствовать не захотел, а Тласольтеотль захотела.
На этой мысли пространство вдруг рассыпалось паззлом, по которому прошелся торнадо — и голова индейца упала на стойку, липкую от текилы, вытекающей из последней стопки. Последней и совершенно лишней.
* * *Первое, что он чувствует, выпадая из забытья в сон — пот, проступающий на груди и на шее, густой и липкий, как патока. Солнце жарит так, что капли не скатываются по коже, а сразу высыхают, левая рука свешивается прямо в кебраду, горячий ветер гладит ладонь, пытается переплести пальцы Дамело со своими, словно влюбленная школьница. Здесь, на вершине скалы Трехголового, под солнцем и ветром, Сапа Инка как дома — если тот, чье родовое имя Ваго, способен понять, что такое дом.
— Подвинься, сгоришь… Что ж ты слабый-то такой? — ворчит, кажется, Младший, перекатывая безвольное тело кечуа подальше от обрыва, от круглых, сглаженных тушей Трехголового валунов, с которых так легко соскользнуть вниз и отправиться в полет — совсем недолгий, если ты не дракон. Дамело вжимается щекой в камень, его мутит, Драконий кекур под ним шатается, точно гнилой зуб.
Ослабеешь тут, думает индеец.
Дамело чувствует, как кто-то — или что-то — тянет его вверх, помогая сесть. Что-то странное, непохожее на огромные, узловатые лапы Трехголового. И все-таки он продолжает обращаться к нему, к своему личному дракону, с затаенной надеждой: авось тот подскажет ответ на вопросы, которых не задашь ни одному белому, а может, ни одному человеку вообще.
— Почему Сталкер не купила себе свободу? Или любовь?
— Любовь не купишь, — деловито сообщает Младший. Голос у него какой-то… непривычный. Впрочем, индейцу не до капризов. У него масса животрепещущих тем для обсуждения. Еще бы заставить язык слушаться…
— Она… умрет?
— Все умрут. — Младший все никак не успокоится, ворочает Дамело, пересаживает, перекладывает, оттаскивает подальше от ущелья, в котором привольно резвятся раскаленные ветра из дальних пустынь. Кечуа не сопротивляется. В теньке тоже хорошо. Прохладно.
— Когда? — Дамело нужно знать. Он не просто индеец… Он друг… Хотя и бывший.
— А тебе-то что?
— Хочу быть готов.
— Пионэр, — хмыкает Трехголовый. Или не он.
Дамело пытается разлепить глаза, но получается далеко не сразу — веки словно той же патокой склеило. Определенно это не Драконий кекур. Это другой его дом — кухня задрипанного, разоряющегося ресторанчика, хозяин которого не знает, как заставить свое имущество работать. Здесь Дамело проведет последующие годы, пока Эдемский не обанкротится и ресторан не пойдет с молотка. А может, и после — вдруг тот, кому достанется заведение, не откроет здесь ни торговый центр, ни подпольное казино?
— Уж я постараюсь, чтобы ты задержался тут подольше! — обещает Младший. Нет. Конечно же, это не младшая голова дракона. Хотя голос похож — такой же мальчишечий, вредный. Или… девчоночий?
Индеец поворачивает голову — медленно-медленно, будто крокембуш в карамельной паутине на каталку переносит. Сквозь колышащееся марево на Дамело надвигается лицо — из тех, что никогда не внушали ему доверия. Белокурые кудряшки, голубые глаза навыкате, курносый нос и пухлые губы вполне устраивают молодого кечуа. Но жесткая, упрямая линия подбородка и суровая двойная складка между бровей — это плохо. Белая женщина себе на уме — это всегда плохо.
— И ведь не поспоришь, — соглашается лицо. Черт, похоже, Амару резвится вовсю, озвучивая мысли Дамело прямо перед незнакомой бабой.
— Заодно и познакомимся, — соглашается блондинка с упрямым подбородком. — Тата.
— Дамело, — выдавливает из себя индеец. — Шеф-кондитер.
— Это выше или ниже шеф-повара?
— Это сбоку. — Дамело пытается встать на ноги, а те подламываются, точно у новорожденного жеребенка. Руки, впрочем, тоже действуют с оговорками. В частности, они готовы действовать, только если на них не возлагать вес крупного мужского тела.
— Сбоку? Пусть будет сбоку, — покладисто кивает новая знакомая Дамело. — Савва говорил, ты не любишь, когда тобой руководят.
— Савва? — Кечуа знает только одного придурка с таким придурочным именем. — Ты знакома с Эдемским?
— Немного. Я за него в некотором роде замуж собираюсь, — с едва уловимой жестокостью в голосе произносит Тата. Таким тоном заказывают чучельнику трофейную голову на стену. «И, пожалуйста, побольше ярости на морде!»
Дамело не хватает даже на то, чтобы ляпнуть в ответ что-нибудь взволнованно-матерное. Он просто сидит и пялится, чуть покачиваясь от усилий осознать новость: Эдемский женится. На Тате. Которая, несмотря на свой наряд — Инти всемогущий, да на ней костюм метрдотеля! — явно не имеет никакого отношения к ресторанному делу. Но, похоже, задвинет доброго старого Саввушку за Можай и возьмет бизнес в свои худые руки с выступающими на запястье голубоватыми венами. Руки Таты Дамело тоже не нравятся. Слишком спокойные, слишком естественные. Обычно в его присутствии женские руки начинают порхать птицами, взбивая волосы, поправляя одежду, крутя безделушки.
