Елена Блонди - Княжна
— Иди, рабыня омоет тебе ноги.
— Я не смею, прекрасноликая Хаидэ…
— А ты посмей. Не стоит оскорблять хозяйку пыльными ногами. Хоть ты и раб.
Произнося последнее, смотрела на темное лицо, сторожа — изменит ли выражение. Ведь не всегда был рабом, был свободным и слово должно ударить, как хлыст. И тон ее тоже. Но тот кивнул, усмехнувшись, и пошел вслед за высокой, изгибающейся, как под вечным ветром, рабыней.
Хаидэ взяла из корзинки сушеный финик, бросила в рот. Сладкая слюна обтекла зубы, требуя питья. Вот сладость, приходит и сразу кажется — ее слишком много, и мы гоним ее… Протянула руку, отхлебнула из кубка разведенного кислого вина. Мератос стояла поодаль, вертела головой в тщательно уложенных косичках, чтоб смотреть и на госпожу и на гостя за краем стены. Хаидэ слышала плеск воды и негромкие слова, обращенные к Анатее. Египтянин появился, блестя освеженным лицом, и снова склонился в поклоне. Под взглядом маленькой рабыни Хаидэ, спохватившись, раскрошила лепешку и рассыпала крошки на пол, шепча хвалу олимпийцам. Плеснула поверх вина. И кивнула гостю.
— Ты можешь сесть. Мератос, подай табурет.
Приняв поднос с кусками жареного мяса, медленно ела, время от времени ополаскивая руку в плоской чаше с теплой водой, сдобренной отваром душистых специй. Мератос подала гостю еду на отдельном блюде, расписанном красными и черными фигурами.
— Так значит, ты плетешь сети мыслей.
Снова взяла кубок с вином.
— Кого же ловишь в них?
— Сети не обязательно ловчие, прекрасная госпожа. Это лишь наше представление о них.
— Объясни.
— Увидев одно, самое явное предназначение, мы пытаемся заставить явление действовать лишь в одну сторону, будто хотим, чтоб движение всегда было лишь на дорогах, лишь повозками. Но ты привыкла скакать без дорог, по степным травам.
— Откуда ты знаешь?
— Я слышал разговоры и вижу твое лицо. И твое тело, прекраснобедрая Хаидэ…
— Что мое тело?
— Оно говорит о том, где ты скачешь.
— Я уже давно не скачу, писец. Я — жена знатного.
Гость улыбнулся и наклонил голову, пряча улыбку.
— Ты смеешься надо мной?
— Прости, жена Теренция. Но так много сказано тобой лишних слов меж двух глотков плохого вина.
Хаидэ сунула кубок рядом с подносом. Глянула резко и растерялась, увидев — смеется в открытую. Собралась что-то сказать в ответ, язвительное. А он, поставив свою тарелку, вдруг вытянул руку вперед и показал ей рожки, сложив пальцы, сделал жест, будто коза, притопывая, бодает воздух — без толку, лишь бы пободаться. Свет падал чуть снизу, не позволяя толком разглядеть черт лица, но улыбка и смеющиеся глаза были видны.
Ахнула и зашептала стоящая у двери в спальню Мератос, тараща круглые глаза на сложенные пальцы гостя и тот, подмигнув девочке, вытянул перед собой раскрытые ладони. Стал серьезным.
— Вернись назад, Хаидэ, женщина, чей ум хочет проснуться. Вернись туда, где наши слова только начались. Пройди по ним еще раз. Можешь сделать это вслух. Пройди, разглядывая то, что чувствовала, шаг за шагом.
Приподнявшись на локте, Хаидэ заинтересованно посмотрела на собеседника, так и сидевшего на раскладном табурете с вытянутыми перед собой блестевшими от жира руками и лицом, полным сдержанного веселья, за ними. Принимая вызов, сосредоточилась.
— Я спросила о сетях.
— Верно. Зачем?
— Я… я хотела напомнить тебе, нам, о том, как началась наша беседа.
— И что? Что зашито в словах?
— Интерес.
— Еще?
Она покусала губу, глядя на Мератос и не видя ее. Решилась:
— Я хотела, чтоб ты понял, кто тут хозяйка.
— Потому что…
— Потому что там внизу, они смотрели на меня, как… как…
— Не трать слов, дочь непобедимого. Дальше?
— Ты сказал о бездорожье.
— Нет, я показал тебе другие дороги. И что ты?
— Я… — она опустила голову и досадливо рассмеялась. Посмотрела с вызовом.
— Я проявила слабость. Пожаловалась тебе на несвободу. Тебе — рабу.
— Это недопустимо?
— Да. Это недостойно меня, дочери вождя…
Он замахал руками, шутливо прикрываясь.
— Княжна, скачи там, где хочется тебе!
— Но как?
Вскочив, она пнула босой ногой тяжелый низкий столик и посуда на нем закачалась. Прошла мимо, сбивая крепкими ступнями брошенные на камень ковры. Поворачиваясь, пересекала комнату, меняя направление легкого ночного сквозняка и тени колыхались по стенам в такт резким движениям.
— Когда я только начинала жить. Здесь вот. То я, с Нубой, да ты не знаешь, это мой раб был, он ушел потом. Давно уходил. Постепенно изо дня в день, и когда ушел по-настоящему, я плакала и радовалась, потому что боялась — останется если, умрет, местный воздух возьмет его в себя, а наши боги не примут его душу… когда мы были вместе, я убегала, ночами. Мы плавали в море, а еще я скакала в степи так, как ты говорил, на Брате, совсем одна. И я не умерла. Хотя хотела. Я не могла дышать! Ты понимаешь это? Потому Нуба ушел, он не мог дышать вообще. Ведь он не из Зубов Дракона, он был просто мой, собственный человек, часть меня. Я сберегла его, изгнав. Но себя я тоже должна сберечь! А то, что здесь, оно не бережет, оно, оно… И мое тело, писец, оно до сих пор требует жизни. А где ее взять?
Встала над ним, раскидывая руки так, будто хотела, чтоб они оторвались от плеч. Подняв голову, гость смотрел снизу на внезапно выросший силуэт, закрывший все.
— Я стою в центре мира! Он там наверху, льется в меня, вот сюда, — она коснулась рукой темени, — сюда, — провела по глазам, — и здесь от этого болит, без перерыва!
Оставив обе руки прижатыми к груди, посмотрела на него так, будто взглядом хотела отшвырнуть к стене.
— И я сижу тут, в гинекее большого дома, день за днем, кланяясь богам, примеряя одежды и пробуя, какие блюда готовит новый повар моего мужа! А часы внутри меня сыплют песок — неостановимо! И солнце совершает круги, наматывая дни на веретено времени!
Позади испуганно вздохнула Мератос. Не оборачиваясь, Хаидэ сказала:
— Мератос, поди вниз, скажи Теренцию, что я отпустила тебя прислуживать на пиру.
Кланяясь, девочка исчезла за портьерой. Часто прозвенели браслеты, и через малое время рыкнул внизу леопард, заставив пробегающую рабыню испуганно и радостно взвизгнуть.
— Я не должна была говорить тебе это, — Хаидэ медленно вернулась на свое ложе, прилегла, закидывая за голову обнаженные руки, и смежила веки, — но ты заставил меня, словами. Ты — маг?
— Нет. Я — думаю. Ты будешь думать тоже.
— Я не хочу. Это больно. Голове.
— Нет тебе других дорог, прекрасноплечая.
