Дмитрий Черкасов - Благословенная тьма
– Фонарь включи, – подал голос протодьякон, стараясь не отстать и не потерять его из виду.
– Нет фонаря, – отозвался Ступа, даже не оборачиваясь.
– У меня есть, – Пантелеймон полез в рюкзак.
– Угомонись, – строго приказал Ступа. – Не надо здесь светить.
– Да почему?!
– Не надо, – упрямо повторил тот.
– Боишься черта привлечь?
– Не поминай его всуе.
Протодьякон усмехнулся:
– Что-то новое – всуе нельзя поминать только Бога.
Он сказал это единственно из духа противоречия, ибо прекрасно знал, что черта тоже поминать не следует.
Ступа отреагировал с непривычной обстоятельностью:
– Знаешь, как в народе говорят? Бога нет, зато сатана есть…
Протодьякон, никогда не чувствовавший в себе миссионерских способностей, достаточно легко справился с мимолетным желанием обратить проводника в истинную веру. Он и впрямь не нанимался насаждать православие, на то у Службы есть специальное Отделение – работающее, кстати сказать, не очень-то эффективно. Сказал лишь одно:
– Если оно и так, то сатане без разницы, с фонарем ты или без оного. В темноте ему даже сподручнее тебя достать…
Ступа внезапно трижды плюнул через левое плечо; Пантелеймон едва успел увернуться.
Вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина. Ни лая собак, ни птичьих голосов, ни даже хора цикад. Если бы они не поднимались, а спускались, легко было бы вообразить нисхождение в преисподнюю, где Ступа легко мог бы выступить в роли дантовского Вергилия.
Постепенно глаза протодьякона привыкли к темноте, и вскоре он даже сумел различить смутные очертания домов. Свет нигде не горел, деревня выглядела покинутой.
Протодьякон вспомнил, как наблюдал подобное близ Припяти, когда только еще начинал свое служение и был брошен на ликвидацию помешавшегося главаря новоявленной секты, который возомнил себя мессией и призывал немногочисленных последователей распространить радионуклиды по всей стране – катастрофа, дескать, положила начало новому времени и новому миру. В подтверждение своих бредней несчастный цитировал апостола Павла, изрекшего, что «все мы умрем, но все мы изменимся». В ожидании скорых мутаций главарь секты уже направил нескольких эмиссаров во все концы страны, и важно было не дать ему развернуться еще шире. Пантелеймон, метя ему в сердце, выстрелил сектанту в грудь и попал, но тот еще жил какое-то время и слабым голосом пророчествовал, так что пришлось добивать контрольным… Возле первой же избы Ступа остановился.
– Добрались, слава Тебе, Господи, – изрек он совершенно непоследовательно, позабыв, что только что отрицал существование Того, Кого славил.
Протодьякон автоматически перекрестился.
– Неловко будить людей, – заметил он.
– Некого будить-то, – ответил Ступа. – Хата давно пустая – ночуй, сколько хочешь.
– А другие? Да есть ли тут вообще кто живой?
– А как же, – усмехнулся тот. – Поутру и познакомишься. Бывай, отчаянный ты человек, неразумный…
Пантелеймона его слова неприятно поразили:
– Что это значит – «бывай»?! Ты разве не задержишься? Куда тебя, дурака, несет в такой час?
– Вот именно что не задержусь. Гони гонорар, – он снова удивил протодьякона неуместным в своих устах словом.
Челобитных, хоть и был – назовем вещи своими именами – убийцей, воспитывался в православной вере, а потому всерьез обеспокоился судьбой этого дремучего, не очень понятного человека.
– Постой, – сказал он. – Тебе же передохнуть нужно, надорвешься. Здоровье-то у тебя, как ни крути, всяко не особенное… того оно, сам понимаешь…
Ступа нетерпеливо потер пальцами у него под носом:
– Деньги давай, – повторил он раздраженно.
– Погоди. – Пантелеймон, помявшись, полез в рюкзак. Он засветится, дело ясное, но не полностью. В принципе, а что особенного в том, что ученый отправляется в лихие и дикие места, будучи вооруженным? Он достал «стечкина», показал Ступе: – Проспишься нормально, а если кто сунется, я его встречу, как следует…
– Для себя побереги, – отреагировал проводник. – Застрелиться. Третий раз говорю: гони монету!
– Вот окаянный, – пробормотал Пантелеймон, не желая признаваться себе в том, что старается задержать Ступу не только из человеколюбия, но и из чувства самосохранения. Ему не улыбалась перспектива одиночной ночевки в пустой хате. Тем не менее, протодьякон вынул деньги, нехотя протянул Ступе. – Получи и проваливай, дурная голова.
– Дурная, да на плечах.
Ступа пересчитывал купюры. Что он видит, в этакой темени? Проводник, однако, видел прилично. Прямо кошачье зрение! Удовлетворившись, он сунул деньги в карман, повернулся и, ни слова не говоря, зашагал прочь.
– Подумай хорошенько! – крикнул ему в спину Пантелеймон.
Тот на секунду замедлил шаг, обернулся и приложил палец к губам.
Махнув рукой, Челобитных подхватил рюкзак и толкнул калитку, еле державшуюся на петлях. Вошел во двор, держа оружие наготове. Демонов он не ждал – готовился к встрече с людьми. Демоны – крайний случай; гораздо чаще оказывается, что за происками якобы нечистой силы скрываются обыкновенные человеческие существа.
Проводник оставался темной лошадкой. Никто не мог поручиться в том, что Ступа не состоял в сговоре с местными бандитами. Завлекал доверчивых самозваных ученых в ловушку и оставлял на расправу, имея долю как от жертв, так и от подельников.
Готовый ответить пулей на малейший шорох, протодьякон поднялся на крыльцо.
Все вокруг, однако, словно почуяло опасность и затаилось, не давая ему ни малейшего повода открыть стрельбу.
Пантелеймон осторожно взялся за дверную ручку, потянул на себя. Не заперто. Дверь распахнулась с тонким скрипом, распоровшим безмолвие. Пантелеймон включил фонарь. Он отнюдь не собирался считаться с суеверными страхами своего проводника-недоумка.
Луч света выхватил из темноты грязные сени, обстановкой больше напоминавшие городскую прихожую: драный плетеный коврик, вешалка, какой-то древний не то комод, не то бюро. Для полноты подобия недоставало только паркета: протодьякон ступал по темным от времени, занозистым доскам.
Он отворил очередную дверь и вошел в горницу. Здесь он обнаружил вполне жилую обстановку, но все было покрыто толстым слоем пыли, повсюду виднелась седая паутина. На столе – посуда с окаменевшими остатками пищи, чайник с протухшей водой, у печки кое-как свалены дрова. Керосиновая лампа; диван, на который страшно присесть – до того он грязен и пылен. Кто-то на нем давным-давно ночевал, пытаясь устроиться с комфортом: диван был застелен сбившейся простыней, и подушка с наволочкой, только вот стеганое одеяло словно было само по себе – скомканное, оно свалилось на пол.
