Дэвид Сосновски - Обращенные
И тут все изменилось.
Я вспомнил о Пушистике, которая получала открытки с соболезнованиями от всех одноклассников еще до того, как ее не стало. Потом снова посмотрел на эту умоляющую, умирающую женщину, которая вернулась к созерцанию своих рук. Вот тогда это и произошло. Именно тогда эта мысль возникла у меня в голове — одно-единственное слово.
Выбор…
Вы понимаете, какой выбор. За что держаться, а что отпустить. Что убивать, что сохранить.
Я похлопал Пушистика по руке — здешнюю и теперешнюю. Она подняла глаза, еще горящие от последнего унижения: она даже не смогла заставить вампира убить ее. Убить или трахнуть.
Я указал на свое сердце — «Я», потом указал на нее — «Вы», и покрутил пальцем в пространстве, разделяющим наши сердца.
— Мы, — сказал я. — Auf Wiedersehen, ja?
И пара моих пальцев прошла, точно коротконогий пешеход, поперек столешницы, к неопределенному будущему. Умирающая женщина смотрела на меня, в ее глазах были одновременно грусть и потрясение. Я представляю, что она думала. Из всех вампиров во всех питейных заведениях всего мира… Она вздохнула. Пожала плечами.
— Ja, — сказала она и поправила свой парик, чтобы он сидел ровно. — Оки-доки.
Она использовала одно из английских слов, которые знала, чтобы говорить с вампиром, которого сумела подцепить.
— Я еще никогда этого не делал, — сказал я позже, в квартире, которую она не хотела осквернять запахом своего трупа. — Значит, если вы умираете…
Возможно, с таким же успехом я мог говорить со стеной, но был на взводе и поэтому продолжал.
— …хорошо, в качестве плана «А» это не годится, верно?
К тому времени я уже знал о таблетках в ее кошельке и даже понял ее опасения относительно того, что ее найдут слишком поздно. Первое было вопросом доверия: она разрешила мне заглянуть внутрь. Второе потребовало воспользоваться языком жестов. Она скрестила на груди руки, обозначив смерть, затем зажала себе нос, скривилась и стала обмахиваться рукой.
Сообщить о моих намерениях было несколько труднее, но я решил попробовать. Сначала я изобразил клыки, согнув два пальца и выставив их перед своими настоящими клыками. Потом коснулся пальцами-клыками ее шеи.
— Ja, — она кивнула и снова сложила руки на груди.
— Nein, — сказал я.
Я хотел объяснить, что не собираюсь убивать ее, но не только. Я хотел сказать, что она никогда не умрет. Я заметил на стене календарь. Названия месяцев, понятно, были написаны по-немецки, но по поводу года разночтений быть не могло. Я оторвал страницу и перевернул чистой стороной вверх, нарисовал на этом маленьком листке надгробие с двумя датами и зачеркнул их. Затем изобразил другое — с годом рождения и многоточием. Эту надпись я подчеркнул.
— Nein, — повторил я.
— Nein? — эхом отозвалась она, немного смущенная этой концепцией. Я согласился укусить ее — ja, она добилась своего. И при этом она не умрет? Она тряхнула головой, и я понял, что она вступила в нелегкий спор со своей неумирающей частью. Думаю, после того, как вы стали относиться к своей смерти как к пункту плана — где, когда и как, — вам будет трудновато принять идею бессмертия. Со мной было иначе. Когда я испускал свой, как выяснилось, не последний вздох, мне было столь же трудно принять собственную смерть. И когда мою смерть «отменили», эта отмена имела для меня смысл, хотя представлялась мне как нечто такое, во что я толком не верил. Но для нее смерть была чем-то вроде автомобиля. Автомобиль, который куплен, за который заплачено, на котором она решила пройти тест-драйв и на котором уже отъехала со стоянки. И что, черт возьми, я хочу сказать своим «нет»?
— Nein, — я кивнул. — Ja. Nein.
Ее голова поникла, потом она встряхнулась и снова подняла лаза на меня. Пожала плечами.
— Оки-доки.
И встала.
И я тоже встал.
Она посмотрела на меня.
Я посмотрел на нее.
Мы походили на застенчивых новобрачных, которые впервые оказались наедине друг с другом в ночь после свадьбы. Потому что это действительно как первая брачная ночь — когда вампир делает вампиром другого человека, обращает его. Уверен, мы больше похожи на летучих мышей и москитов, чем на птиц и пчел, но питаясь, вампиры увеличивают свою численность. Это очень интимно. Происходит обмен физиологическими жидкостями. Принимается решение, которое изменяет жизнь. И для вампира, который это делает, беспокойство во время этого акта превращается в настоящую проблему.
Если вы вознамерились сделать кого-то вампиром, вы по определению имеете дело с «девственницей» или «девственником». Обычно это помогает, за исключением того случая, когда у вас это тоже в первый раз. И когда вы, можно сказать, стали вампиром в результате несчастного случая, когда у вас не было наставника, который ввел бы вас в курс дела, убийство первый раз начинает представляться вам куда более привлекательной идеей. По крайней мере, убийство, жертва которого не ухмыляется вам, когда вы ее убиваете. Не выпускает дым вам в лицо, не ведет себя так, словно другой убил бы ее гораздо лучше. В итоге я решил оставить за собой возможность выбора и выбрать убийство, если дело обернется чем-нибудь отвратительным… или надо мной посмеются. И у меня сразу точно гора с плеч упала. Что до остального, надо было только начать — когда эти спокойные, принимающие смерть глаза глядят прямо на вас, точно орудия, наведенные на цель. Я начал с того, что коснулся ее лица — не ради того, чтобы ее разогреть. Она слегка вздрогнула: кожа у меня холодновата. Ее глаза вспыхнули кратким, кратчайшим «Nein». Но этого было достаточно. Я зевнул, растягивая пасть, точно удав, собирающийся проглотить кролика. Мои челюсти сомкнулись. Она всхлипнула. Я проводил ее до самой стоянки адских машин и там остановился.
Я разжал челюсти и выпустил клыки. Отстранился. Посмотрел на нее. Она была бледнее прежнего, она казалась почти прозрачной. Самое время, чтобы сделать это. Я помнил поцелуй, который заставил меня кричать во тьму. Я заставил челюсти принять прежнее положение и вытер рот, чтобы на губах не осталось даже следов крови. Потом прокусил себе язык и накрыл ее губы своими, ненамного более холодными. Я позволил своему кровоточащему языку проникнуть в ее губы, в рот. Теперь дело было за ней. Она должна была знать, что делать — точно так же как ребенок знает, что делать с грудью его матери.
Боже пресвятой, еще бы она не знала! Мячики для гольфа и насосы. Песчинки и соломинки для коктейля. Можете придумать любое безвкусное сравнение, чтобы понять, как жадно она сосала! Так, словно от этого зависела ее жизнь. На самом деле, так оно и было.
В какой-то момент я всерьез испугался, что она вырвет мне язык. Ну, или хотя бы порвет ту небольшую складочку кожи, которую называют «уздечкой». Этого не произошло, ничего такого она не сделала. Она действительно проколола несколько лишних отверстий у меня в языке, но они зажили достаточно быстро.
