Святослав Моисеенко - Последняя тайна Патриарха
Глаза Насти становились все шире и, наконец, у нее вырвался возглас изумления:
– Где-е? Ты… ты был в Папской библиотеке?! Всю жизнь мечтала туда попасть!
– Да какие ваши годы, Настя! Еще попадете и, надеюсь, поработаете! – Данила улыбнулся. Улыбался он на редкость заразительно, по-мальчишески открыто и задорно.
– А я слыхала, что попасть туда очень трудно, это что-то вроде «святая святых»…
– Трудно, это правда. Но можно. Особенно, если твой научный руководитель – крупнейший ученый. А я – отпрыск древней фамилии…
– А… где вы учились?
– В Сорбонне, – Данила сказал это слово совсем просто, как «за углом». Личико Насти порозовело, она вдруг застеснялась мокрых рук и растрепанной косы…
– ЫЫ… Как ты… вы… – туда? – стоявший рядом Никита с размаху сел на диванчик – ноги уже не держали. И так день тяжкий выдался – во всех смыслах, – еще только Сорбонны до кучи не хватало!
– Так я же, хоть и русский, но родился в Париже. Моя семья еще до революции туда уехала. Прадед был неглуп, сообразил, что назревают события. Он серьезно оккультизмом увлекался, астрологией и прочими штуками. Составлял прогнозы, пытался заглянуть в будущее. Катрены Нострадамуса переводил… По звездам и тому подобному выходило, что надо бежать… А семья у нас и богатая была, и знатная – Рюриковичи… – Данила опять улыбнулся, на сей раз чуть смущенно. – Да что я вас… как это… а! – грузить стал, вам, наверное, неинтересно. Давайте лучше чай пить.
– Да, да, я и пришла звать – все готово, я там похозяйничала немного, не обессудьте… – Настя окончательно засмущалась, словно самовольно накрыть к чаю на холостяцкой – шкаф, мойка, стол да три стула – кухне у Рюриковича было святотатством похлеще, чем осквернить алтарь.
– Так к тебе теперь как обращаться? Ваше сиятельство? – встрял немного оттаявший Никита, которому чувство юмора никогда не изменяло.
– Нет, – в голос рассмеялся Рюрикович, – надо «Ваша Светлость», поскольку мы князья, – те самые, Милославские! «Сиятельством» графское достоинство… как это – а, кликали!
– Ну, положим, кличут только уркаганов, да еще Золотую рыбку! – нервно хохотнул Никита, чье происхождение и вовсе было никому не ведомым. Какое уж в детдоме «происхождение»? Еще «родословная» скажи! Настя, понимая, что творится в душе у любимого, прижалась к нему и погладила по плечу, заметив, что ежели «достоинство», то – «величают».
– А вы, ребята, как попали в такую передрягу? Кто вас решил со свету сжить? За что? За этот свиток? Так он только для меня интересен, там небось какие-нибудь древние «молитвы за урожай» и все… Что вы возле церкви делали так поздно? Почему товарища своего бросили там?
Настя потупилась. Глаза Никиты зажглись ненавистью: вспомнились и гибель Патриарха, и смерть друзей… В который раз мелькнула мысль: «Жили тихо, теперь стало понятно – счастливо… Все было просто и светло… Пожениться хотели… Рухнуло все в одночасье, такой мрак вокруг…»
Как это выскажешь?
– Сразу и не объяснишь, да я и сам не все понимаю, только после смерти Патриарха – слыхал? – события всякие начались. Я у него начальником охраны был, доверенным лицом…
– А-а… Понятно. Мне говорили, – странная у Святейшего смерть была, люди его все куда-то делись, резиденцию обесточили…
– Откуда ты все знаешь?! – Никита подозрительно нахмурился.
– Мой наставник духовный рассказал. Он по званию в курсе всего…
– Это еще что за наставник?
– Митрополит Московский Серафим, глава Истинно-Православной Церкви, ее еще катакомбной называют. Ну, той, что не приняла советскую власть и служить ей отказалась. Сам понимаешь, я здесь только к ним обращаться могу, так меня воспитали… Но это не суть важно, сейчас меня другое беспокоит. Между нападением на вас и моим появлением, как я понимаю, прошла всего пара минут. Как тот высокий мужчина успел до парка добежать, меня всполошить? Он что, знал все заранее? Что на вас нападут, что я там собаку выгуливаю? Вроде никого не было на дорожке – и вдруг бежит, руками размахивает, одежда развевается. И куда же он делся потом? Как сквозь землю провалился! Я еще оглянулся, поспешая, – исчез долговязый!
– Да, странно… Но вовремя мужик тот появился, что и говорить! Кранты бы нам… Долговязый, говоришь? Лица не помнишь?
– Нет… Да я и не разглядывал. Так, мутное пятно какое-то… Под капюшоном. Как-то причудливо он одет был – в пальто широкое, на плащ с капюшоном похожее. Или это и был плащ… Черт, не помню! И вот что еще странно: Трезор скулить стал, к земле прижался, хвост поджал, совсем как давеча – на свиток. Н-да… непонятно… Ну, да ладно, давайте попотчуемся, что ли, чем Бог послал!
Чай пили с каким-то засохшими конфетками, а мужики еще и по водочке жахнули. Никита – понятно, но и Данила не отказался, хотя держался все это время молодцом и было совсем незаметно, что он перенервничал. Чуток пригубила и Настя, но тут же закашлялась. Несовременная она была барышня. Но не зря водка пользуется всенародной любовью: напряжение отпустило, нервишки у ребят малость расслабились…
– А тебе, стало быть, не впервой в такие передряги встревать? – спросил разомлевший бывший спецназовец, чья «предупреждающая» бледность сменилась на «покровительственный» румянец. Вспомнилось, как быстро и ловко студент Сорбонны расправился с нападавшими.
– Да всяко бывало… – Данила прикрыл глаза, словно вспоминал. – Я ведь к приезду на родину себя с детства готовил. В семье был культ «России, которую мы потеряли», – немножко неуклюже пошутил «его светлость». – Спортом занимался разным, единоборствами… Дрался часто, сам нарывался – приемы самообороны осваивал. Отец твердил, что нынешняя Россия – страна дикая, бандиты да воры одни… Говорил, что вчерашние рабы одурели от свободы… И что надо быть ко всему готовым, если уж решил вернуться. Ну, и параллельно приходилось учиться на совесть – хотел родине пользу принести. Вы не думайте, слово «родина» что-то значит не только для вас! Все вокруг никак не могли понять, что ж меня так тянет сюда. Ведь денег – куры не клюют, занимайся чем хочешь или вообще ничем – путешествуй да трахай все, что шевелится… Ой, простите, Настя! Я не хотел… – было забавно смотреть, как гроза французской гопоты и первый парижский хулиган стал пунцовым от смущения за вылетевшее некстати пошлое словечко.
Очевидно, что это была больная для Данилы тема: слишком часто и слишком долго там, во Франции, над ним или ехидно посмеивались, или пожимали плечами: «дурачок, – какая, мол, еще Россия…»
– Ну, ты это… про рабов не очень-то! – буркнул Никита, насупившись. – Какие же мы рабы, если свободы хотим?
– Верно! Это еще Аристотель сказал: «раб мечтает не о свободе, а о своих рабах», – воскликнула начитанная Настя. Господи, хоть кто-то тут мог, наконец, оценить ее познания! – А вот ты стал рассказывать о древнем языке… – Настя была не только начитанной, но и сообразительной, поспешила сменить тему. Данила сразу стал серьезным – учился он, видимо, увлеченно – за совесть, не за страх.
