Роберт Маккаммон - Мое!
Она боялась звонить. Грызущий маленький страх хватал ее за глотку. Она подняла телефонную трубку, набрала первые четыре цифры, затем опять ее положила. Позвонила в офис третий раз. Никакого ответа после по крайней мере двадцати звонков.
Наступил момент истины.
Лаура сделала глубокий вдох и позвонила домой Эрику Паркеру. На третий звонок ответила женщина:
— Алло?
— Привет! Марси? Это Лаура Клейборн.
— О, привет, Лаура. Я так понимаю, у тебя уже срок подходит.
— Да, подходит. Около двух недель осталось. Чуть больше, чуть меньше. У нас уже вся детская готова, так что остается только ждать.
— Послушай, наслаждайся ожиданием. Когда появится ребенок, твоя жизнь никогда уже не будет прежней.
— Да, мне так говорили. — Лаура замялась. Она должна была это сделать, но это было трудно. — Марси, я стараюсь связаться с Дугом. Ты не знаешь, они что, отправились встретить клиента или просто не отвечают на звонки? Несколько секунд молчания. Затем:
— Извини, Лаура, я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Эрик позвонил Дугу из офиса. Ну, ты знаешь. Закончить какую-то работу.
— А! — Марси опять умолкла, и Лаура почувствовала, как сердце колотится все сильнее. — Лаура… Гм… Эрик уехал в Чарльстон сегодня утром. Он не вернется до субботы.
Лаура почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, — Да нет, Эрик звонил Дугу из офиса. Примерно час назад.
— Эрик в Чарлстоне. — Марси Паркер нервно рассмеялась. — Может быть, это был междугородный звонок?
— Может быть, — у Лауры кружилась голова. Дождь бил по крыше медленной барабанной дробью. — Слушай, Марси, я… Мне не надо было звонить. Не надо было тебя беспокоить.
— Нет-нет, все в порядке. — Голос у Марси был напряжен. Она явно хотела кончить разговор. — Я надеюсь, что у тебя с ребенком все будет прекрасно. Я имею в виду, я знаю, что все так будет, ну, ты понимаешь.
— Да. Спасибо. Будь здорова.
— Спокойной ночи, Лаура.
Лаура повесила трубку. Тут она осознала, что музыка кончилась.
Она сидела в кресле у себя в кабинете. Дождь стекал по оконным стеклам. Ее рука сжимала два зеленых билетных корешка в кинотеатр, где она никогда не бывала. Ее другая рука покоилась на вздувшемся животе, ощущая тепло Дэвида. В мозг ввинчивались колючки, и думать было больно. Дуг ответил на телефонный звонок и говорил с кем-то, кого называл Эриком. Он уехал работать в офис. Так? А если нет, то куда же он уехал? Ее ладонь с билетами вспотела. С кем же сейчас Дуг, если Эрик в Чарлстоне?
Лаура закрыла глаза и прислушалась к дождю. В отдалении провыла сирена, звук нарастающий, а затем спадающий. Ей тридцать шесть лет, через две недели она впервые родит, и она поняла, что слишком долго была ребенком.
Рано или поздно мир тебя сломает и оставит в слезах и раскаянии. Раньше или позже мир тебя победит.
Да, это дурное место, чтобы приводить в него ребенка, но это единственный мир, который существует. Глаза Лауры увлажнились. Дуг ей лгал. Стоял прямо здесь и лгал ей в лицо. Черт его подери! Она носит их ребенка в своем чреве, а он заводит шашни у нее за спиной! В ней вскипел гнев, потом упал до печали, потом опять вернулся.
— Черт его подери! — подумала она. — Черт его подери, он мне не нужен! Мне ничего этого не нужно.
Лаура встала. Надела свой дождевик и взяла сумочку. Сурово сжав губы, она спустилась в гараж, залезла в «БМВ» и поехала в темноту искать место, где есть люди, шум и жизнь.
Глава 4
МИСТЕР МОДЖО ВОСПРЯЛ
Она ощущала его вкус во рту, как горький миндаль.
В первый раз она захотела этого, потому что ей этого не хватало. Во второй раз она это сделала, потому что думала, что так лучше поймает кайф от кислоты. Теперь она стояла в ванной, чистила зубы, ее влажные волосы облегали плечи. Ее взгляд прошелся по сетке шрамов на животе, по рубцам, бежавшим между бедрами.
«Ну и хреновина, — сказал тогда Горди. — Дорожную карту, что ли, рисовала?»
Она ожидала его реакции, заранее собравшись, как только разделась. Если бы он рассмеялся или проявил отвращение, она бы с ним не знала, что сделала. Он был ей нужен за то, что приносил, но иногда в ней вздымался гнев, быстрый, как кобра, и она знала, что может двумя скрюченными пальцами вцепиться ему в глаза, а другой рукой сломать ему шею, и он не успеет понять, что случилось. Она поглядела на свое лицо в зеркале. Рот пенился зубной пастой. Глаза были темны, в них отражалось будущее.
— Эй, Джинджер! — окликнул ее Горди из спальни. — Кислоту-то будем пробовать?
Мэри сплюнула пену в раковину.
— По-моему, ты сказал, что должен встретиться с подружкой.
— А, она может подождать. Ей не повредит. Я был чертовски хорош, а?
— Отбойно, — сказала Мэри, прополоскала рот и опять сплюнула в раковину. Она вернулась в спальню, где Горди лежал на постели, закутанный в простыню, и курил сигарету.
— Где это ты подцепила такой жаргон? — спросил Горди.
— Какой еще жаргон?
— Ну, ты сама понимаешь. «Отбойно». Всякое такое. Хипповый разговор.
— Наверное, потому, что я в свое время хипповала. Мэри прошла к шкафу для одежды, и сияющие глаза Горди проследовали за ней сквозь туман голубого дыма. На шкафчике лежали кружочки кислоты — «улыбочки». Она маленькими ножницами отрезала парочку, ощущая взгляд Горди.
— Без трепа? Ты была хиппи? Бусы любви и все такое?
— Бусы любви и все такое, — ответила Мэри. — Давным-давно.
— Да, древность. Никого не хочу обидеть, сама понимаешь.
Он выпускал колечки дыма а воздух, глядя, как большая женщина идет к стерео. Что-то ему напомнили ее движения. Тут до него дошло: львица. Безмолвная и смертоносная, как в этих документальных фильмах об Африке, что по телевизору показывают.
— Ты занималась спортом, когда была помоложе? — невинно спросил он.
Она слегка улыбнулась, ставя пластинку группы «Дорз» и включая проигрыватель.
— В старших классах. Бегала, а еще была в команде по плаванию. Ты про «Дорз» что-нибудь знаешь?
— Группа? Что-то помню. У них вроде несколько хитов было?
— Ведущего солиста звали Джим Моррисон, — продолжала Мэри, игнорируя глупость Горди. — Он был Богом.
— Он уже умер, кажется? — спросил Горди. — Черт побери, а у тебя классная задница!
Мэри опустила иглу. Зазвучали первые стаккато барабанов «Пяти к одному», затем к ним резко присоединился скрежещущий бас. Потом из колонок зазвучал голос Джима Моррисона, полный суровости и опасности: «Пять к одному, малышка, пять к одному, никто отсюда не выйдет живым, ты получишь свое, малышка, а я получу свое».
