Дино Динаев - Собака Кантерсельфа
Никитос нарочно шумнул, но стрелок никак не среагировал. А должен был. Для того, чтобы прищучить полковника оставалось пол-очереди, а он не прищучил. На жалельщика из органов красного креста он походил мало, так что, скорее он не прищучил его, потому что не мог. Не имел физической возможности.
Никитос сел по-турецки, подтянув к себе зип. До этого он имел мало времени, чтобы как следует его изучить. Теперь же, он чувствовал, тот самый момент пришел.
На панели имелась пара десятков верньеров, украшенных светодиодами. Никитос повернул зип лицевой панелью к двери, и на нем тотчас зажглись 7 светодиодов. 6 справа, и лишь один крайний левый.
Никитос покрутил один из правых верньеров, в зависимости как он крутил по часовой или против, лампа то разгоралась, то тухла. Когда она разгорелась наиболее сильно справа кто-то влупил ослепительную длиннющую очередь, и Никитос поспешил прикрутить лампу. Стрельба как по команде стихла. По команде! Полковник нашел ключевое слово.
– Послушай, сержант, не хотелось бы лишней крови! – крикнул он.
– С каких пор полковник боится проливать кровь? – издевательски крикнул Хлыстов в ответ.
На прозвучавшие с трапа шаги сержант с бойцами ощетинились умхальтерами, но это оказался Счастливчик.
– Нашему полку прибыло! – обрадовался Хлыстов, но Счастливчик прижал палец к губам.
– Совсем необязательно, чтобы он знал обо мне. Полковник там?
– Как курица на гриле, – подтвердил сержант. – Синицын пробрался в соседнюю с ним каюту, так что он носа высунуть не может.
– Тогда нечего тут прохлаждаться! Идите и принесите мне его голову! – холодно сказал Счастливчик.
– Легко сказать – принесите! Это же полковник! Он просто так не дастся! – возмутился Хлыстов.
– А так дастся? – Счастливчик приставил к его голове пистолет. – Давай двигай, пока я тебе башку не прострелил, вояка!
– На берегу ты по-другому говорил. Каждому по лимону зеленых, табуны целок. Какие сладкие песни пел. Не надо было тебя слушать. Рванули бы с тем, что успели хапнуть.
– Не надо было, – легко согласился Счастливчик и щелчком отвел боек. Теперь от выстрела его отделало легко движение.
Сержант с шумом сглотнул слюну и крикнул своим:
– Чего расселись, девочки! Пошли вперед, уроды!
Когда пятеро бойцов опасливо двинулись по коридору, готовые залечь при первой опасности, Счастливчик подтолкнул сержанта дулом пистолета.
– Замыслил отсидеться? Не выйдет! Давай, ты тоже двигай! И не вздумай дурку валять, ты у меня на мушке, пристрелю!
У сержанта не было причин ему не верить. Счастливчик явился без своего обычного сопровождения, и он очень сильно сомневался, что Шкот, Мормышка и Жиртрест пьют кофе в кают-компании.
Он двинулся за остальными, и они успели пройти половину пути, когда опять заговорил полковник:
– Мужики, ей богу, не хочу вам зла! Дайте мне уйти, и я вас не трону!
Как же, дайте уйти. Они оглянулись на красноречиво целившего в них Счастливчика.
– Сдавайся, гад! – крикнул Хлыстов в злобе на весь мир, который его так изуверски подставил.
И тут началось.
Первым умер Треплев, который прикрывал противоположный конец коридора и на свою беду оказался ближе к активизированному зипу. Боец с воплем побежал к ним навстречу. Казалось, что он геройски бросился на штурм, и жаждет первым достигнуть каюты, где затаился опальный полковник.
Однако он добрался только до половины пути, скакнул на стену точно слепой и рухнул замертво, оставив на стене обширное алое пятно, от которого они некоторое время зачаровано не могли отвести глаз.
Бойцы попятились.
– Куда, суки! – процедил сержант, и тут началось страшное.
У Смышляева, оказавшегося в первом ряду, из- под корней волос на голове вдруг выступила кровь. Из-под всех корней. Сколько их там. Несколько тысяч? Хоть кровь выдавилась в микроскопическом количестве, голова Смышляева в миг словно покрылась огненными муравьями.
Когда он повернул лицо, белки глаз исчезли под слоем крови. Боец уронил умхальтер и двинулся на них. Этого хватило, чтобы они кинулись наутек, но убежать не смог никто.
Странная мгновенная эпидемия поражала их одного за другим. Корчась от дикой боли, они складывались пополам, словно кланяясь оторопевшему Счастливчику и замертво падали на пол. Вскоре коридор перегородили конвульсирующие тела. Счастливчик попятился.
Никитос смотрел на зип, мучаясь сомнениями. Дело в том, что когда все яркие точки в количестве 8 погасли, сопровождаемые воплями и предсмертными хрипами в коридоре, загорелась 9-я. Возможно, она горела и раньше, не замечаемая из-за яркого света остальных ламп.
Теперь Никитос сомневался, стоит ли гасить ее. Ведь это мог оказаться совершенно невинный человек. Пока он сомневался, Счастливчик продолжал пятиться, попятился до переборки и торопливо задраил люк.
Сразу после этого лампа на зипе погасла. Никитос облегченно вздохнул. Он устал и не хотел брать лишний грех на душу.
Выйдя в коридор, он убедился, что спецмоновцы действительно мертвы. Забрал себе пистолет в кобуре, умхальтер, показавшийся ему наиболее новым и боеприпасы.
Какого черта я делаю, недоумевал он. Ведь у меня теперь есть зип. Кто владеет зипом, тот владеет миром!
Но привычка оказалась все же сильнее логики. И он не ушел без оружия. Уже потом он вспомнил о существе, могучем и безжалостном, который мало напоминал человека с его болячками и вшитыми чипами, и на которого зип, скорее всего не действовал.
Он подумал о собаке Кантерсельфа.
Сафа нашел сушилку по излучаемому ей теплу. Два раза мимо него прошли матросы, но он был начеку, прячась в темных закутках, в которых не испытывал недостатка.
Укрываясь в одном из таких, он и почуял исходящее от переборки тепло. Он не стал искать люк, а влез на камбуз через иллюминатор. Здесь было еще жарче. Когда же он подошел к запертой двери сушилки, жар сделался нестерпимым. Он торопливо разблокировал люк и распахнул. На этот раз жаром пахнуло, словно из печи. Даже затрещали брови и волосы на голове.
Его охватило отчаяние, мгновенно сменившееся безумной надеждой, когда навстречу выскользнула юркая фигурка.
– Где ты был так долго? – накинулась с расспросами Сека, как будто он ей что-то обещал, и вообще зашел на Черный пароход погулять и забыл про нее.
Нет, он про нее помнил.
Одежда на ней оказалась насквозь мокрой от пота, и сама она больше всего напоминала свежеиспеченный пирог, так и полыхала жаром. И когда он ей вмазал, кулак скользнул по мокрой распаленной коже.
– Успокоился? – она даже не пошевелилась, чтобы уклониться или блокировать удар, стояла и смотрела, и глаза ее были доверчивые и укоризненные, словно говоря "За что?", Сафе даже сделалось не по себе. Где-то он видел такой взгляд. И он вспомнил. Так смотрела на него мать.
