Стивен Кинг - Томминокеры
Он вытряхнул еще четыре, но оставил их на клеенке.
— Вы там были чертовски напуганы, так? — спросил Гарденер. — Я видел, как вы выглядели, Бобби. Будто вы решили, что они все собирались встать и погулять. День Мертвых.
Новые и Усовершенствованные глаза Бобби мигнули… но голос ее оставался мягким. Но мы гуляем и разговариваем. Гард. Мы действительно вернулись.
Гард подобрал четыре таблетки, подкинул их на ладони.
— Я хочу, чтобы ты сказала мне только одну вещь, и тогда я приму. Да. Только эта одна вещь в некотором роде дала бы ответ на все остальные вопросы шанса задавать которые у него уже никогда не будет. Может быть, поэтому он еще не пытался застрелить Бобби. Потому что это было то, что ему действительно требовалось знать. Эту одну вещь.
— Я хочу знать, что вы такое, — сказал Гарденер. — Расскажи мне, что вы такое.
4
— Я отвечу на твой вопрос, или по меньшей мере попытаюсь, — сказала Бобби, — если ты примешь те пилюли, которые ты подкидываешь в руке, прямо сейчас. Иначе — до свидания, Гард. В твоем мозгу что-то есть. Я не вполне могу прочесть это — оно словно очертания за занавеской. Но это меня чрезвычайно нервирует.
Гарденер положил пилюли в рот и проглотил их.
— Еще.
Гарденер вытряхнул еще четыре и принял их. Теперь в общей сложности 140 миллиграммов. Бобби заметно расслабилась.
— Я сказала, Томас Эдисон — это ближе, чем Альберт Эйнштейн, такой подход лучше всего, — сказала Бобби. — Здесь, в Хэвене, есть вещи, которые, я думаю, изумили бы Альберта, но Эйнштейн знал, что означает Е=mс2. Он понимал теорию относительности. Он понимал вещи. Мы… мы делаем вещи. Конкретные вещи. Мы не теоретизируем. Мы создаем. Мы мастера на все руки.
— Вы совершенствуете вещи, — сказал Гарденер. Он глотнул. Когда «валиум» начинал действовать, он ощущал сухость в горле. Он хорошо это помнил. Когда это начнется, ему надо действовать. Он подумал, что, возможно, уже принял летальную дозу, а в пузырьке оставалась по меньшей мере дюжина пилюль.
Бобби слегка просветлела.
— Совершенствуем! Верно! Это мы и делаем. Таким образом они — мы усовершенствовали Хэвен. Ты видел потенциал вскоре после возвращения. Больше не нужно сосать общую грудь! В конце концов возможно полностью перейти на… э-э… органические батареи. Они возобновимы и долгодействующи.
— Ты говоришь о людях.
— Не только о людях, хотя высшие существа, похоже, дают более долгодействующую энергию, чем низшие, — это скорее функция одухотворенности, чем ума. Для этого латинское слово esse, вероятно, наилучшее. Но даже Питер действует замечательно долго, давая огромное количество энергии, а он всего лишь собака.
— Может быть, из-за его духа, — сказал Гарденер. — Может быть, потому, что он любил тебя. — Он вытащил пистолет из-за ремня. Он держал его (заслонить заслонить — заслонить — заслонить) на внутренности своего левого бедра.
— Это близко к сути дела, — сказала Бобби, отклоняя тему любви или одухотворенности Питера. — По некоторым причинам ты решил, что то, что мы делаем, неприемлемо из соображений нравственности — но тогда спектр того, что ты считаешь нравственно приемлемым поведением, очень узок. Это неважно; скоро ты захочешь уснуть.
У нас нет истории, письменной или устной. Когда ты сказал, что корабль потерпел здесь крушение, потому что руководители в действительности передрались за управление штурвалом, я почувствовала, что в этом есть элемент правды… Но я также чувствую, что, возможно, этому было предназначено, предопределено случиться. Телепаты — хотя бы в некоторой степени провидцы, Гард, а провидцы более склонны позволять себе быть влекомыми потоком, большим или малым, текущим сквозь Вселенную. Бог — имя, которое некоторые люди дали таким потокам, но Бог — это только слово, так же как Томминокеры или Альтаир-4.
Я имею в виду, что мы бы почти наверняка давно выродились, если бы мы не доверяли этим течениям, потому что мы всегда были горячими, готовыми к борьбе. Мы… мы… — Глаза Бобби вдруг запылали глубокой, страшной зеленью, ее губы развернулись в беззубый оскал. Правая рука Гарденера сжала револьвер вспотевшей ладонью.
— Мы ссоримся! — сказала Бобби.
— Это нормально, — сказал Гарденер и сглотнул. Он услышал щелчок. Сухость не просто подкралась — она вся была здесь.
— Да, мы ссоримся, мы всегда ссорились. Как дети, можешь ты сказать. Бобби улыбнулась. — Мы очень похожи на детей. Это наша хорошая сторона.
— И сейчас тоже? — Чудовищный образ вдруг заполнил голову Гарденера: первоклассники загородили школу, вооруженные книжками, и «Узя», и автоматическими винтовками, и яблоками для любимых учителей, и осколочными гранатами для нелюбимых. И, Боже, каждая из девочек выглядела как Патриция Маккардл, а каждый из мальчиков выглядел как Энергетик Тед. Энергетик Тед с горящими зелеными глазами, объясняющий все неприятности от крестовых походов и арбалетов до противоракетных спутников Рейгана.
Мы ссоримся в прошлом и в настоящем. И тогда, и сейчас мы просто немного вздорим. Мы взрослые — я считаю — но у нас плохой характер, как у детей, и еще мы любим забавляться, как дети, поэтому мы удовлетворили обе потребности, построив все эти отличные ядерные рогатки; и тогда, и сейчас мы оставляем немного вокруг, чтобы люди подобрали, и знаешь что? Они всегда это делают. Люди вроде Теда, которые вполне готовы убивать, поскольку любая женщина, делающая покупки, будет требовать электричество для своего фена. Люди вроде тебя. Гард, которые недалеки от мысли убивать во имя мира.
Мир был бы таким скучным без револьверов и склочников, не правда ли?
Гарденер понял, что его тянет спать.
— Как дети, — повторила она. — Мы боремся… но мы также можем быть очень великодушными. Как здесь.
— Да, вы были очень великодушны к Хэвену, — сказал Гарденер, и его челюсти резко распахнулись в огромной внезапной зевоте. Бобби улыбнулась.
— В любом случае мы могли потерпеть крушение, потому что пришло время крушения, согласующееся с теми потоками, о которых я говорила. Корабль, конечно, не был поврежден. И когда я начала вскрывать его, мы… вернулись.
— Есть ли вы еще где-нибудь, кроме этого места? Бобби пожала плечами. «Я не знаю». И мне все равно, — сказали ее плечи. Мы здесь есть. Должны быть сделаны усовершенствования. Этого достаточно.
— Это в самом деле то, что вы есть? — Он хотел уверенности; уверенность была бы не лишней. Он ужасно боялся, что задержался, слишком задержался… но он должен знать. — Это все?
— Что значит все? Разве это мало о нас?
— Честно говоря, да, — сказал Гард. — Видишь ли, я всю жизнь искал дьявола вне моей жизни, потому что дьявола внутри поймать было так чертовски трудно. Тяжело затратить столько времени, думая, что ты… голубь — Он снова зевнул. На его веках лежало по кирпичу, — …и обнаружить, что ты все время был… капитаном Ахавом.
И наконец, в последний раз, с какой-то безнадежностью он спросил ее:
— Это и все, что вы есть? Просто люди, которые вносят усовершенствования?
— Я думаю, что так, — сказала она. — Я прошу прощения, если это так разочаровало тебя.
Гарденер поднял под столом пистолет и в тот же момент почувствовал, что лекарство под конец предало его: защита соскользнула.
Глаза Бобби вспыхнули — нет, в этот момент они ослепительно сверкали. Ее голос, мысленный крик ворвался в голову Гарденера, как нож мясника, (РЕВОЛЬВЕР, У НЕГО РЕВОЛЬВЕР, У…) прорубающийся сквозь встающий туман.
Она попыталась двинуться. Одновременно она попыталась начать наводить на него фотонный пистолет. Гарденер под столом нацелил свой пистолет на Бобби и нажал на курок. Раздался только сухой щелчок. Старый патрон дал осечку.
Глава 9
Сенсация, окончание
1
Джон Леандро умер. Сенсация не умерла.
Дэвид Брайт обещал Леандро подождать его до четырех, и это обещание он намеревался сдержать.
Около 2.30 пополудни Брайт неожиданно подумал о другом Джонни — бедном, богом забытом Джонни Смите, который мог дотронуться до предмета и получить о нем некие «чувства». Это также совершенно очевидно было сумасшествием, но Брайт верил этому Джонни Смиту и верил в возможность подобных действий. Было невозможно глядеть в его одержимые глаза и не верить тому человеку. Брайт не дотрагивался ни до чего, принадлежавшего Леандро, он просто глядел на его стол в другом конце комнаты напротив, на чехол, аккуратно наброшенный поверх его компьютерного терминала, и неожиданно внутри родилось чувство… весьма гнетущее. Он почувствовал, что Джон Леандро, возможно, мертв.
Он обозвал себя старой дурой, ни ощущение не исчезло. Он вспомнил голос Джонни, отчаянный и прерывистый от восторга.
