Елена Блонди - Княжна
Ахатта положила обе руки под живот и стала спускаться, бережно ставя ноги на гладкие ступени. А Пастух, будто вспомнив что-то, махнул рукой Целителю. Тот подошел к Теке, быстрым движением раскрыл ей пальцами рот и сунул туда темный комок. Усмехнулся в лицо умелице и, заступив ей за спину, остался стоять там.
Когда ноги Ахатты коснулись мягкой поверхности, та расступилась, чмокнув, и поглаживая кожу, мягко потянула внутрь. Над каменным краем осталась лишь голова роженицы, когда Тека, пробужденная настоящей смолой, очнулась.
— Сестра… — сказала растерянно, оглядываясь по сторонам прояснившимися глазами. Ужас наполз на широкое некрасивое лицо. Она всплеснула ручками и кинула их ко рту, зажимая его, но сзади метнулись к ее запястьям сильные руки мужчины, и она забилась, прижатая к обнаженному торсу, отворачивая голову, чтоб не вдыхать дым, выползающий из его груди.
— А-а-а, — широкий рот раскрывался и закрывался, складываясь в плаксивую гримасу, лицо морщилось.
— Скажи ей, высокая, зачем она здесь. — Пастух сверху кивнул Ахатте, и та повернула голову к подруге, сказала ясным громким голосом, который отозвался в углах пещеры, кидаясь под разверстый потолок:
— Тебе дана великая милость, паучиха древней Арахны. Твой сын родится сегодня, чтоб стать главной пищей для новорожденного бога, последним сокровищем медовой купели. В ней — птицы и звери, в ней темная листва и белые лепестки. Но нет человека. Им будет твой…
— Нет! — закричала Тека, вырываясь, — нельзя, да ему рано еще! Нет-нет! — И, закатив глаза, зашептала, повисая на руках жреца и пиная его ногами, — Кос-кос-кос-кос…
— Ты жалеешь сестре такой малости? — удивилась Ахатта, спускаясь еще на одну ступень. Теплый мед охватил ее колени, проплыло, прижимаясь к коже, тельце лесного котенка с вытянутым хвостом и растопыренными лапами.
— Рожаешь тойров одного за одним. И тебе… — она покачнулась, объятая раскаленной болью и тут же выдохнула, светло улыбнувшись — там, где наползал на тело мед, боль отступала, — тебе жаль одного из тупых щенков? Кто вырастет из него? Да что я…
Войдя по грудь, ступила ногой на вытесанное из камня плоское ложе и медленно опустилась, укладывая голову на каменный подголовник. Мед, протекая к ушам, разобрал на пряди черные волосы, и они стали жить отдельно, шевелясь в его толще. Лежа с раскинутыми руками, спокойно смотрела, как жрец подтащил верещащую Теку к самому краю купели. Кинул на камень, крепко держа сзади за горло, а двое других, схватив за колени, растянули ей ноги над пустотой.
— Кос-кос-кос, — хрипела Тека, дергаясь.
Не слушая, Ахатта смежила веки. Расставила ноги, повисшие в сладкой толще. И ощущая, как теплый пульсирующий мед забирается внутрь, заполняя ее целиком, стала ждать.
Ее сын ползал внутри, бил крепкими ножками, шевелил кулачками. Большой живот, поблескивая потеками меда, вспучивался то спереди, то сбоку. Было больно, но тягучая боль доставляла наслаждение, схватки растягивались, и боль усиливалась незаметно, казалась прекрасной, делаясь все сильнее. Ахатта стонала уже беспрерывно, иногда вскрикивая так, что за границами света метались ласточки. Мотая головой, не замечала, как лицо окунается в мед, и он, заполняя рот и ноздри, втягивается в глотку и легкие.
— Ко-о-ос! — пронзительно закричала Тека, борясь. И Ахатта открыла ничего не видящие глаза, усмехаясь. Схватила себя за живот и с силой надавила руками под грудью, помогая ребенку найти правильный путь. Глаза ее выкатились, рот перекосился, выдыхая хрипы и стоны. Вот! Сейчас!
И вдруг тяжкое жужжание стихло, будто ей заткнули уши. Руки дрогнули, соскальзывая с живота, и яростно бьющийся ребенок замер, будто тоже прислушиваясь. Издалека послышался смутный говор, вдруг взорвался, биясь в уши. Пахнуло свежим сквозняком из распахнутой двери, сложенной из обтесанных брусьев. Множество голосов кричали вразнобой, и жрец, поднимая руку, обернулся свирепо. Двое, что держали Теку, остановились, не отпуская ее локтей и ног.
— Великий Пастух! Да будт добра к тебе пауч арах, — кричавший глотал слова, торопясь, сильный молодой голос дрожал, — поставленный нам Исма, он, мы принесли его. Вот! Это не мы, это рыба, царица длинных рыб, пришла сама, вырвала ему кишки своим рылом.
И добавил, после небольшого молчания, заполненного хрипом умирающего:
— Он еще дышит.
Ахатта напрягла живот, стараясь поскорее вытолкнуть сына. Но потуги прекратились, тело замерло, ребенок застыл камнем внутри. Тогда она, скривясь в яростной гримасе, подняла голову, и, оскальзываясь, помогая себе руками, неловко уселась в каменной купели. Столпившиеся на краю жрецы заслоняли от нее тойров. Но по знаку Пастуха расступились. Ахатта увидела лежащего на их руках Исму, с лицом запрокинутым вниз, к ней, его глаза и сжатые от боли губы, руки, безвольно висящие до каменного пола. По одной руке медленно стекала густая кровь, по капле сочась в теплый живой мед. А мед собирался вокруг красных пятен, медленно торопясь, завихрялся и, чмокая, проглатывал красное, унося его вниз.
— Исма, — в голосе Ахатты рядом с болью послышалась злая растерянность. Пастух быстро спустился по ступеням и, наклоняя бритое лицо к ее уху, зашептал:
— О горе, горе пришло к нам, высокая мать. Мед может остановить роды, ненадолго. Чтобы ты попрощалась с любимым мужем.
— Нет! — Ахатта хотела крикнуть, но еле пошевелила губами. А руки уже шарили по бортикам каменного ложа, ноги сгибались, отыскивая опору.
— Ты хочешь, чтобы он жил? — глаза Пастуха были совсем рядом, и несмотря на ее попытки встать, он не отодвигался, почти тыкаясь губами в ее ухо. Мысли Ахатты двигались медленно, как завитки тягучего меда, а потом метались быстро, как ласточки над цветами.
«Мне надо родить… Исма, мой Исма… роды высокого сына, они должны… мой Исмаэл, мой…»
Как рыба, она открыла рот, но Пастух опередил ее. Кивнув понимающе, сказал:
— Конечно, ты хочешь, чтоб он жил, ведь — муж. Возлюбленный твоего тела.
Стоя по колено в меду, ласково положил на голову женщины руку и крикнул, так что все замолчали, обернув к нему испуганные лица.
— Слушайте все! Высокая мать Ахатта, полная любви к своему мужу, выходит из медовой купели! Он возляжет на ее место, и драгоценное снадобье излечит его от смерти! Слава женщине, что жертвует своим сыном, который теперь родится на траве и по рождению станет тойром! Таким же, как вы — сильные юноши!
Тойром? Ахатта тряхнула головой, скидывая руку Пастуха. Туманными глазами всмотрелась в белеющее все сильнее лицо мужа. Тойром? Она шла рожать бога! И ей быть вышвырнутой в самое крайнее мгновение? Исма!
