Стивен Кинг - Мареновая роза
Он должен подняться наверх, должен. Не хватало еще, чтобы стерва заперлась в своей конуре с сосунком. Ему необходимо добраться до них раньше. Норман не сомневался, что, если потребуется, без особого труда выбьет дверь, за свою карьеру полицейского ему довелось взломать не один десяток дверей, причем с некоторыми пришлось повозиться, однако в данной ситуации главное — время. Он не хотел стрелять в нее, такая смерть была бы слишком быстрой и легкой для Роуз и ей подобных, но если путь, по которому он следует, не выровняется в ближайшее время, то, возможно, иного выбора не останется. Какой позор! Какое разочарование!
— Да надень же меня, хозяин! — взмолился бык из кармана плаща. — Я в форме, я отдохнул, я готов!
Превосходная мысль. Норман выхватил маску из кармана и напялил на голову, вдыхая запах мочи и резины. Как ни странно, запах оказался не таким уж и противным; более того, если с ним свыкнуться, он даже приятен. Во всяком случае, запах оказал успокаивающее воздействие.
— Viva el toro! — бросил он боевой клич, срывая плащ с плеч. С пистолетом в руке побежал вверх по лестнице. Проклятая вешалка треснула под тяжестью его ног, наградив, однако, напоследок чувствительным тычком в левую коленную чашечку. Норман не почувствовал боли. Он улыбался под маской и дико щелкал зубами, получая удовольствие от звука, похожего на стук сталкивающихся бильярдных шаров.
— Не надо играть со мной в кошки-мышки, Роуз. — Он попытался встать на ноги, но колено, в которое угодило щупальце вешалки, предательски подогнулось. — Остановись там, где стоишь. Даже не пытайся убежать. Я только хочу поговорить с тобой.
Она заорала в ответ — слова, слова, слова, не имеющие значения. Он возобновил путь, продвигаясь на четвереньках, стараясь двигаться как можно быстрее и шуметь как можно меньше. Наконец, почувствовав движение прямо над собой, выбросил руку вперед, схватил ее за левую ногу и впился ногтями. Какое приятное ощущение!
«Попалась, птичка! — подумал в диком, торжествующем возбуждении. — Попалась, слава Богу! Попа…»
Ее нога вынырнула из темноты с неотвратимостью тяжелого подкованного лошадиного копыта, и в результате его нос занял на лице новое положение. Боль оказалась ужасной — словно кто-то разворошил внутри черепа гнездо диких африканских пчел. Роуз вырвалась, но теперь Норман не почувствовал этого, он катился, кувыркаясь, по лестнице, стараясь зацепиться рукой за перила — касаясь их только пальцами, — но не в силах остановить падение. Так добрался до самой вешалки, пересчитав все ступеньки; остатков благоразумия хватило, чтобы убрать пальцы со спускового крючка пистолета, иначе он рисковал бы продырявить себя… а судя по тому, как развивались события, такая возможность не исключалась. Секунду-другую лежал неподвижно, приходя в себя, затем встряхнул головой и снова пополз по лестнице.
В этот раз его сознание не совершило скачка и не сорвалось в пропасть беспамятства, он отдавал себе отчет в производимых действиях, однако все же не имел представления о том, что они кричали ему сверху и какими словами отвечал он. Раздробленный нос занимал все его чувства, отгораживая остальной мир красной пеленой боли.
Он помнил, что на сцене появился новый персонаж — традиционный случайный свидетель, и дружок Роуз пытался предупредить его об опасности. Самое приятное в предусмотрительности сердобольного сосунка заключалось в том, что его жужжание помогало Норману легко ориентироваться в темноте: никаких проблем. Он нащупал шейку сосунка и снова принялся душить его. В этот раз намеревался довести начатое дело до конца, но тут из мрака вынырнула ручонка Роуз и уткнулась ему в щеку… в резиновую маску. Наверное, так ощущает женские ласки мужчина, находящийся под воздействием новокаина.
Роуз. Роуз прикасается к нему. Она близко, совсем рядом, в пределах досягаемости. Впервые с того дня, когда она покинула дом с проклятой банковской карточкой в сумочке, Роуз находится совсем рядом, и Норман в мгновение ока потерял всякий интерес к плейбою. Он схватил ее руку, затолкал через ротовое отверстие маски в собственный рот и что было сил впился зубами в ее пальцы, испытывая подлинный экстаз. Но…
Но потом произошло нечто невероятное. Нечто очень плохое. Нечто ужасное. Норману показалось, что она выдернула его челюсть, словно дверь с петель. Две отточенные стальные стрелы боли скакнули от скул к вискам и встретились под сводом черепа. Он взвыл и попятился прочь от нее, сука, грязная сука, что с ней произошло, что изменило ее, превратив из тщедушной безропотной предсказуемой мышки в такое чудовище?
Случайный свидетель решил дополнить сценарий своим участием, и Норман почти не сомневался в том, что выстрел достиг цели. По крайней мере, кого-то он подстрелил: так кричат только от пулевого ранения или сильного ожога. Затем, когда он направил пистолет в ту сторону, где, по его предположениям, должны находиться Роуз с дружком, слуха Нормана достиг стук закрывшейся двери. Все-таки паскуда успела запрятать любовника в свою конуру.
Но сейчас их уход занимал в его мыслях далеко не первое место. Главное — это боль, которая сконцентрировалась теперь в области челюсти, и Норман на время забыл о сломанном носе, ушибленном колене и пострадавших от столкновения с вешалкой яичках. Что она сотворила? Он ощущал нижнюю челюсть как некое продолжение лица, зубы представлялись ему спутниками, вращающимися по независимым орбитам вдали от кончика носа.
«Не будь идиотом, Норми, — раздался успокаивающий голос отца. — Подумаешь, свернули челюсть. Ну и что? Ты же знаешь, как следует поступать в подобных случаях. Так что же ты медлишь?»
— Заткнись, старый извращенец! — попытался произнести Норман, но с вышедшей из подчинения челюстью ему удалось лишь выдавить несколько бессвязных нечленораздельных междометий: «Аа-ыы, аы иаэ-э!» Он положил пистолет на пол, поддел резиновые бока края большими пальцами (но не натянул ее на лицо до самого низа, что облегчало задачу), аккуратно прижал основания ладоней к челюсти. Свободно болтающаяся челюсть смахивала на вышедшее из строя шарнирное соединение.
Приготовившись к боли, он сдвинул ладони чуть глубже, отвел локти в стороны и резко толкнул челюсть внутрь. Боли было предостаточно, главным образом из-за того, что сначала челюсть встала на место лишь одной стороной. Нижняя часть лица съехала набок, словно перекосившийся ящик комода.
«Походи с такой рожей немного, Норман, и она никогда уже не станет прежней», — предупредил его презрительный голос матери — старой гадюки, которую он помнил слишком хорошо.
