Танит Ли - Сабелла
— Знаете, а вы хорошенькая, — сказал патрульный.
— Правда?
— По мне — так вполне. Хорошенькая, с какой стороны ни посмотри.
— У вас есть что-нибудь, чем пишут? — спросила я.
Когда мы оба достали письменные принадлежности, я дала ему вымышленный номер.
— В любое время после десяти. Если услышите мужской голос — скажите, что вы из налоговой полиции Молота. Он ее боится пуще смерти.
Может, он и вовсе не станет звонить, если ему вздумалось знакомиться просто от скуки ночного дежурства. Если же позвонит — или узнает, что такого номера не существует, или очень удивится.
Он сказал, что теперь я могу проезжать, они откроют для меня дорогу, и пошел прочь из тоннеля. Когда он удалился ярдов на двадцать, я повернулась и побежала в противоположную сторону. Я рассчитывала принести Сэнда обратно — в тоннеле патрульные нас не заметят, — уложить на пол и проехать пост. Они не станут еще раз останавливать меня, а если и станут, то не будут повторно досматривать машину.
Выскочив из тоннеля, я подбежала туда, где лежал Сэнд — но его там не оказалось. Только моя куртка валялась в пыли, да смазанный след терялся в кустах.
Я провела с патрульным не больше десяти минут. Сэнд был без сознания. Однако может быть, что свежий воздух привел его в чувство. Либо он запаниковал, либо побрел, не отдавая себе отчета, зачем и куда — просто чтобы найти меня или хоть кого-нибудь. Возможно, он искал Даниэля или Джейса. Возможно, ему не давала покоя боль. Но в любом случае он был слишком слаб, чтобы уйти далеко.
Я негромко окликнула его — не хотелось, чтобы услышали патрульные. Так или иначе, в моем распоряжении было всего несколько минут, прежде чем кто-нибудь вернется к машине, желая выяснить, почему я до сих пор не выехала из тоннеля.
Ветерок, легкий, как рябь на воде, разгуливал по дикой местности. Я подобрала куртку и надела ее.
Я прошла немного в одну сторону, затем в другую. Хотя было темно, звезды светили ярко, а местность вокруг была плоской, как доска, если не считать скального гребня, сквозь который вел тоннель. Сэнд не сумел бы вскарабкаться наверх, но он мог затеряться среди кустарника и небольших куртин скудно цветущих деревьев. Высохший, давно заброшенный канал рассекал землю, как старый шрам. Я долго вглядывалась туда — Сэнд мог свалиться на дно. Но нет, он туда не падал.
Я забрела за двести — даже двести тридцать! — ярдов от дороги. Отсюда мне были видны огни дорожного поста по ту сторону скалы и тоннеля. Должно быть, патрульные уже идут к машине. Слишком поздно. Я не успею вернуться, даже если отыщу Сэнда.
И тут я нашла его. Только теперь.
Он проделал немалый путь, словно на ночной равнине действительно было что-то очень нужное и важное для него. Он лежал лицом вниз, и ветер трепал его волосы. Он был мертв. Я могла бы спасти его, даже невзирая на патруль, могла бы — если бы он не ушел.
— Почему ты не дождался меня? — спросила я и опустилась рядом на корточки, словно ждала ответа. Одна его щека покоилась в пыли, вторая была видна и слабо светилась — или мне только казалось, что светится. Опущенное веко тоже светилось, будто из-под него на меня смотрел глаз, горящий холодным огнем. Змея-ожерелье извернулась на его шее, и ее глаза тоже смотрели на меня. Мертвые всегда объединяются против меня.
Разумеется, скоро патрульные войдут в тоннель, увидят пустую машину и станут разыскивать меня — сразу или на следующий день. Тогда они наткнутся на Сэнда и удивятся: что за фокус — девушка превратилась в парня! На машине номера Ареса. После звонка в Арес выяснится, кто купил или арендовал эту машину. Затем они проследят путь Сэнда, выйдут на Джона Трима и обнаружат, что тот нанял частного детектива, чтобы следить за мной. Трим опишет им меня, и они припомнят, что девица на дороге подходит под описание Сабеллы Кэй.
Неважно, что они сумеют повесить на меня. Достаточно выйти на свет моей причастности хотя бы к одной из этих смертей во тьме — следом выплывет все остальное. Восточное. Волки. Искра упадет на взрыватель. Но — только если у них будут улики.
Я подхватила Сэнда на руки. Он оказался тяжелым, куда тяжелее, чем когда я бежала с ним на руках в прошлый раз. Позади меня в тоннеле подала голос его машина, словно кто-то пытался завести ее вручную.
Беги, Сабелла! И Сабелла побежала.
Печь для сжигания мусора мы купили вместе с домом. Она была допотопного, по тогдашней моде, вида, но работала исправно. Черный куб пяти футов в высоту, труба с химическим фильтром, днем и ночью испускавшая клубы неароматного дыма, пока хозяйничала моя мать. С тех пор, как я осталась одна, она не так часто дымилась. Но когда приехал Сэнд, печи хватило работы — обертки, объедки, коробки. Приемный люк был достаточно велик, чтобы туда пролез мусор даже четырех футов в поперечнике. Очевидно, прежде чем мы купили печь, в ней сжигали нечто покрупнее домашних отходов. И теперь — тоже. Теперь она поглотит человека.
На то, чтобы добраться домой с Сэндом на руках, ушло четыре часа. Мне много раз приходилось класть его на землю и отдыхать. Постепенно он перестал быть для меня чем-то значимым, красивым мужчиной, жалость к которому терзала мое сердце. Он стал ношей, которую мне приходилось тащить, моим наказанием за грехи, орудием кары, в котором не было ничего человеческого. Около мили мне пришлось идти в обход дороги, поскольку патрульные, несомненно, искали меня или сделали оповещение по радио. Когда я на исходе сил приковыляла к своему дому, небо уже бледнело в предвестии рассвета.
Я подтащила Сэнда к люку печи, нажала автозажигание, села и стала ждать, пока пламя разгорится. Сэнд лежал у меня на коленях. Мы были как Богоматерь и ее мертвый сын.
Когда печь была готова, я втиснула его в люк, задвинула наружную заслонку и услышала, как открылась внутренняя. Пламя приняло жертву.
То, как бессердечно она сожгла его тело, доказывает ее вину.
Мне нечем опровергнуть это обвинение. Если в твоих руках нож, вонзишь ли ты его себе в сердце или же отбросишь прочь? Сэнд стал для меня ножом. Хотя нет. Нож — но и дитя мое.
Дым из трубы был синим, и солнце взошло в синем мареве.
От печи исходил не такой уж сильный жар, и все же сильнее, чем когда-либо на моей памяти. Даже в дни моей юности, когда мать сжигала свои старые платья из Восточного и альбомы, которые собирали они с отцом — все эти мгновения свадьбы, юбилеев, моего рождения. Все мы сгорели в пламени.
«Сабелла, мне холодно».
Уже нет, любовь моя. Ты больше никогда не будешь мерзнуть.
Пепел и то, что не сгорало, ссыпалось в глубокую яму. Там оно постепенно смешивалось с почвой, и если раскопать дальний край ямы в десяти футах от кухонной двери, можно было найти зольное удобрение. Но нам оно никогда не требовалось.
