Вадим Шарапов - Командир Особого взвода
* * *
- Ну что? Долго еще в молчанку играть будешь? А? - особист из СМЕРШ поставил одну ногу на стул и наклонился совсем близко, так что Казимир почувствовал, как изо рта у него несет махорочным духом. - Нечего сказать? Совсем нечего? Ты куда вчера ходил?
- К деду... за медом, - глухо отозвался солдат, морщась от этого непереносимого запаха, - на хутор ходил. Меня лейтенант Васильев попросил.
- Попросил... С лейтенантом вашим мы еще разберемся, меду ему захотелось! А вот с тобой... Какой, к чертовой матери, хутор, Тхоржевский? К родственникам ходил? Расстреляли твоих деда и бабку еще в сороковом, Тхоржевский! Понял? Расст-ре-ля-ли! Как шпионов, работавших на польскую разведку, к стенке поставили. В сороковом году! Что скажешь?
- Не работал дед ни на какую разведку, - упрямо сказал Казимир. - Он пчел разводил. Мед...
- Мед? Ты что тут лепишь, рядовой? Дед твой, Болеслав Тхоржевский, был из польских аристократов. Якшался в свое время с румынами из Трансильвании, темные дела какие-то творил. Ты знаешь, что о нем ни в одной тамошней метрической книге записи нет?
Казимир Тхоржевский молчал. Он знал. С самого детства знал, что дед и бабка - не такие как все остальные. На старых потемневших портретах в доме были и их лица - ничуть не изменившиеся. Но всякий раз когда он, еще мальчишкой, пытался поговорить об этом с дедушкой, тот мягко его останавливал: "Не время, внук. А как придет оно, это время - ты сам все поймешь". Поэтому он сейчас упорно молчал, понимая, что выхода уже нет.
В кабинет постучали и вошел вестовой с какой-то запиской. Капитан быстро пробежал глазами строки на листе бумаги, побледнел, кивком головы отпустил вестового прочь. Потом с размаху кинул бумагу на стол, прижав ладонью.
- Знаешь, что случилось, Тхоржевский? Могу сказать. Вот что. Особая группа, посланная на этот твой хутор - да, да, чего уставился, можем и мы пройти там, где ты прошел! - вся эта группа при попытке задержания твоих... родственников, была УНИЧТОЖЕНА! Вся!. Ты понял, что это значит?!
- А дед и бабушка? - тихо спросил Казимир. Особист несколько мгновений оторопело смотрел на него, запнувшись на полуслове. Потом оскалился, как зверь.
- Деда с бабкой жалеешь? Радуйся, сволочь - не взяли их. Словно сгинули в этих чертовых лесах... И хутор тоже куда-то делся. Глаза отвели. Ничего. Найдем. Это я тебе обещаю, - капитан выплевывал слова как пули, не отводя взгляда от сидящего на стуле рядового, на лице которого медленно появлялась странная улыбка.
Казимир улыбался, широко и спокойно. Он понял, что теперь этот капитан больше не сможет сделать ему ничего плохого. Никогда. Подумав о том, что дед был прав, Тхоржевский рассмеялся и встал со стула.
- А ну, сидеть! - рыкнул особист, отступая на шаг и расстегивая кобуру. Он был озадачен, не понимая, что вдруг случилось с этим тихим узкоплечим солдатом, до сих пор упрямо молчавшем и ни разу не шелохнувшемся во время допроса. - Сидеть, я сказал!
Но рядовой уже шагнул вперед.
- Товарищ капитан, они же вас не трогали. Попросили бы по-хорошему - дед и меда дал бы, и... - что-то такое было в его холодеющих зрачках, что капитан отшатнулся, и последнее слово смазал выстрел.
Падая на пол, рядовой Тхоржевский уже ни о чем не думал. Последнее, что он успел увидеть и услышать - с грохотом распахнувшуюся дверь кабинета, вопль: "Ты что делаешь, сука!" - и старшину Нефедова на пороге, с белым, бешеным лицом. Потом пришла смертная тьма.
... Но оказалось, что умирать легко и нисколько не больно, а пистолетная пуля ничуть не страшнее укуса пчелы. Тьма уступила место розовому свету и затихли ангельские перезвоны вокруг - а потом на Казимира повеяло запахом меда и знакомый голос, голос деда Болеслава, произнес:
- Вот и пришло твое время понять, внук.
Тьма навалилась снова. Тьма... мед... голоса... лес... дорога, пролетающая под ногами...туман, который ласково обнял тело и понес высоко над елями, баюкая...
Казимир шел по лесу, машинально сжимая и разжимая кулаки. Руки ныли - сегодня они с дедом весь день тесали бревна для нового дома, который будет стоять рядом с хутором. Его нового дома.
В сумерках Тхоржевский видел хорошо и поэтому издалека заметил неподвижную фигуру, стоявшую на перекрестке двух лесных дорог. Чуть приблизившись, он узнал старшину Степана Нефедова, который молча курил, с прищуром вглядываясь в подходившего Казимира. В руке старшина держал берестяной туесок.
Казимир подошел и встал напротив, тоже не говоря ни слова. Нефедов докурил, бросил окурок в мох и притоптал сапогом. Потом оглядел бывшего солдата с ног до головы - бросил взгляд на выцветшую, перемазанную землей гимнастерку с пулевой дыркой на груди, на отросшие волосы. Кашлянул и поправил фуражку.
- Казимир... Ты прости, коль что не так. Я-то знаю, что теперь ты мертвый и вроде как ни к чему мне, живому, с тобой разговаривать. Разные у нас дороги. Но я вот что попросить хотел...
Нефедов снова покашлял - и протянул туесок.
- Казимир... Принеси меду.
------------
Co zanadto, to nie zdrowo - примерно "Много думать вредно" (польск)
7. В первый пар
Дома и стены помогают. И даже баня.
Веник был хорош.
Степан еще раз вдохнул березовый дух, примерился, взмахнул вязанкой прутьев, точно саблей.
- Эх, благодать! - сказал громко, и расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке, покрутил головой от удовольствия.
- Товарищ старшина, баня готова! - раздалось издалека. Скрипнула калитка, из огорода степенно вышел сержант Файзулла Якупов. Достал трубочку, закурил, заулыбался белозубо, приглаживая щетку черных усиков и сощурив узкие глаза.
- Чего смеешься, Татарин? - Степан Нефедов перебросил веник из руки в руку, качнулся влево-вправо, будто в ножевом поединке, неуловимо-быстро перетек вплотную к Якупову.
- Якши! - засмеялся сержант. - Быстрый ты, шибко быстрый. В баню пора!
- Нет еще, - Нефедов прошел мимо него в огород, пробираясь сквозь разросшийся бурьян по тропинке. - В первый пар нам нельзя.
- Почему? - удивился Якупов, даже вынул трубку изо рта.
- Банник, Хозяин, пусть попарится всласть. Столько лет эту баню как следует не топили, сейчас он злой как собака. Пойдешь в первый пар - угоришь или обваришься, точно. Сейчас пойду, веничек ему запарю. А уж потом и мы...
- Такой большой, Степан... - хмыкнул Татарин.
- ... а в сказки верю? - закончил за него старшина. Сунул веник под мышку и потопал к бане, не оборачиваясь.
Возле вросшей в землю, сложенной из толстенных бревен бани, почерневшей от времени, двое кололи дрова. Женька Ясин, из нового пополнения, сняв пропотевший тельник, играл колуном, с маху раскалывал здоровенные чурбаки. Парень был мускулистым, широкоплечим, так что, глядя на него, Нефедов вспомнил Чугая, который погиб под Ельней.
